Читать книгу "Союз Сталина. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин"

по словам Дж. Кеннана, началась «одна из главных катастроф русской истории…»[901].

«Террор здесь не прекращался, но сейчас, — писал президенту 1.05.1935 Буллит, — он сделался так интенсивен, что в страхе пребывают и самые ничтожные, и самые могущественные из москвичей»[902]. По словам Кеннана это был «цинизм, бесстыдство, презрение к человечности… Это была великая нация в руках невероятно хитрого, во многих отношения великого, но чудовищно жестокого и циничного человека…»[903]. В своем письме к госсекретарю Хэллу, Буллит приходил к выводу, что коммунисты стараются сблизиться с американскими «демократами, чтобы в дальнейшем поставить этих демократов перед расстрельной командой»»[904].

Окончательно позиция Буллита определилась с проведением в Москве в 1935 г. VII Конгресса Коминтерна, на котором, его генеральный секретарь Г. Димитров призывал американцев к переходу от «обороны к наступлению на капитал…» требовал от них «революционного свержения господства буржуазии»[905]. Буллит требовал у Литвинова информации о датах проведения Конгресса, именах и московских адресах американцев, участвовавших в нем[906].

Поясняя свое отношение к Советской России, Буллит в 1936 г. с восхищением приводил отрывок из заметок американского священника Н. Брауна, посетившего Россию в 1850-х гг.: «Самое первое впечатление американца — ошеломляющая власть полиции. Кажется, будто столица находится в осаде… Россия не может похвастать ни одним изобретением в механике, которое получило бы практическое применение или было бы скопировано и вывезено из страны. Все, что имеют, они позаимствовали в других странах… Они воюют, используя заемный капитал и берут займы для строительства железных дорог. Их лучшие суда построены в Англии и Соединенных Штатах». Со времен Брауна, отмечал Буллит, в России мало что изменилось[907].

После назначения во Францию Буллит «продолжал критиковать политику Рузвельта по отношению к Москве, как тщетную и контрпродуктивную. Советский Союз, — утверждал он, — идеологическое государство, по своей сущности враждебное США, что Советская империя была преемницей Российской империи и как таковая имела тенденции, бросающие вызов американской демократической традиции, и что Сталин — всемогущий диктатор, который не подлежит обычной интерпретации и обращению, исходя из общепринятых человеческих норм»[908].

И для подобных выводов были все основания, внешняя картина, которую рисовали американские послы, была именно такой, какой они ее видели и какой она была на самом деле. Но эта картина была не причиной состояния России, а следствием ее уникальных объективных особенностей и тех условий, в которых она находилась. В этом крылось трагическое противоречие, между внешней картиной и ее внутренним содержанием.

Как ни в одной другой стране, в России огромную роль играл тот факт, что «американские послы, посланники и сотрудники посольств, как правило…, — отмечал американский посол в Германии Додд, — ничего не делают для того, чтобы понять историю народа той страны, где они аккредитованы»[909], «главная их черта — снобизм и стремление к личному благополучию»[910].

Советские дипломаты подтверждали эти выводы, отмечая, что «американское посольство является каким-то не политическим посольством. Ни сам Буллит, ни его сотрудники не проявляют особенного интереса к внешней и внутренней политике Советского Союза, и живут пока больше лично — бытовыми интересами…»[911]. К подобным выводам приходил и строитель Днепрогэса Х. Купер: «деловые круги относятся отрицательно ко всему составу здешнего посольства США. Это неделовые люди, не осведомленные о (советской) экономической жизни… К тому же они настроены враждебно…»[912].

Принципиальным моментом в советско-американских отношениях оставалась все более нарастающая угроза новой мировой войны. На Востоке она шла уже полным ходом. Говоря об угрозе ее распространения, Додд в ноябре 1935 г. указывал Буллиту: «Если бы эти страны (Англия, Франция, США и СССР) заявили протест и пригрозили Японии бойкотом, война была бы остановлена», на что Буллит ответил: «России нечего и пытаться удержать полуостров, выдающийся в Японское море у Владивостока. Его скоро захватят японцы. Я (Додд) спросил: — Вы считаете, что если Германия добьется своего, то Россия с ее 160-миллионным населением должна быть лишена доступа к Тихому океану и оттеснена от Балтики? Он сказал: О, это не имеет никакого значения. Я (Додд) не мог удержаться и сказал: — Вы должны знать, что такое отношение к России на протяжении последних двухсот лет было причиной многих войн»[913].

Вопрос войны к этому времени уже вышел из области теории, разговор был только о сроках. К ней готовились не только в Европе… Рузвельт уже в 1933 г. убеждал советского Наркома иностранных дел: «Вы, господин Литвинов, зажаты между самыми агрессивными странами мира — Германией и Японией… После моих разговоров с Шахтом я уверен, что движение Гитлера на Восток — дело решенное… Ни вам, ни нам не нужны территориальные завоевания. Значит, мы должны вместе встать во главе движения за мир… Предотвратить угрозу, исходящую от них, вы можете только вместе с Америкой… Воевать, правда, Америка не будет, потому что ни один американец не пойдет на это, но моральную поддержку окажем вам всегда… Конечно, вначале надо договориться о ваших долгах… ваша пропаганда… И вы обязаны принять ответственность за Коминтерн! Мы должны обсудить приемлемую формулу. От меня этого требуют противники признания СССР»[914].

В условиях надвигающейся войны вопрос сотрудничества с СССР становился для Рузвельта все более актуальным, и для его разрешения в ноябре 1936 г. он назначил послом в Советскую Россию Дж. Дэвиса. «Желая дистанцироваться от желчности Буллита, при предоставлении своих верительных грамот Калинину Дэвис подчеркнул, что он не профессиональный дипломат, поэтому смотрит на СССР «открытыми глазами». Это хорошие новости, ответил Калинин: «слишком часто профессиональные дипломаты погружены в предрассудки и собственное «превосходство» настолько, что их честные наблюдения начинают страдать от неточности»»[915].

Что касается Рузвельта, то, по мнению хорошо знакомого с ним репортера Saturday Evening Post Ф. Дэвиса, президент считал, что «революционное движение 1917 г.» в России закончилось и что будущее связано с «прогрессом в рамках эволюционного конституционного пути»[916]. Посол Дж. Дэвис полностью разделял эти взгляды и «считал, что коммунистическая идеология не изменит человеческую природу и не создаст новый тип человека. Он также полагал, что русский национализм поднимает голову, что только он является значительной национальной силой»[917]. Дж. Дэвис «проводил параллели между Соединенными Штатами и Советским Союзом, угадывая в последнем сходство с сельской Америкой XIX века, приступающей к индустриальной революции и борющейся за реализацию своих демократических чаяний»[918].

О том, какие практические задачи стояли перед американскими послами в России, говорит инструкция, данная в