Читать книгу "Царица темной реки - Александр Бушков"

– Да вот знаю, – засмеялась Алеся, – многое я знаю… Можешь меня закрещивать, пока рука не устанет, – и никуда я не денусь, не сгину и не рассыплюсь. И дело совсем не в том, что ты неверующий. Бывало, крест на меня поднимали самые настоящие попы, и молитвы должные читали со всем усердием. Только и у них ничего не вышло. Крест и молитва только на нечистую силу действуют, а я к ней никак не отношусь, уж поверь. Я – кое-что другое. А знаешь что, Егор. Ты не против, что я тебя так и буду называть, а не Рыгором, как здешняя темная деревенщина? Вижу, не против… Подумала я и решила, что от тебя не отстану. Есть еще кое-что кроме того, что у тебя колом промеж ног стоит. Почему-то мне с тобой говорить интересно, а такие мне очень редко попадались. Ну, я к тебе выхожу? Не пожалеешь. Между прочим, я тебя и от войны могу спрятать, да так, что и не найдут никогда…

– Что ты сделала с Игорем? – резко спросил я.

И не сомневался теперь, что это она его погубила. Стоило добавить ее, предельно странную, к тем странностям, что загадочную смерть Игорехи сопровождали, – и не оставалось никаких загадок, головоломка укладывалась полностью, как те, что мы порой брали у немцев среди прочих трофеев и долго над ними просиживали в свободные часы…

– Ничего я с ним не делала. Просто ушла…

– Врешь.

– Если и вру, то только про то, почему ушла. Ну, не был он пьян вдребезги, ну, не лез он мне под платье. Мне с ним просто стало вдруг скучно, я и ушла.

– Врешь, – убежденно повторил я. – Одного только не пойму – зачем ты его загубила? Что он тебе такого сделал?

На миг в ее зеленых глазищах мелькнуло что-то новое, не вполне понятное – дикое, свирепое, даже как бы и не человеческое. И тут же пропало, ее глаза вновь стали ясными. Но от того мрака, что на миг мелькнул в них, меня прошиб нешуточный озноб – словно куском льда по голой спине провели.

– Значит, ты меня не хочешь? – спросила она с наигранной наивностью. – Я правильно поняла?

– Да провались ты!

– Значит, отвергаешь, – сказала Алеся, и ее глаза потемнели. – А ты знаешь, какой злой может стать отвергнутая женщина?

– Плевать мне на твою злость, – сказал я. – Своей предостаточно. Я тебя ненавижу. И мы оба знаем, за что.

– Смотри, Егор, – сказала она уже совершенно другим голосом, с совершенно другим выражением в глазах. – Я ведь не только полюбить, но и извести могу весьма даже запросто…

– Не пугай, – сказал я сквозь зубы. – Немцы четвертый год извести пытаются, а я жив‑здоров…

– Ох, ну ты сравнил, поручик… – Ее улыбка мне показалась хищной. – То немцы, а то я…

– Не подначивай.

– А то что?

Я промолчал. И поднял с земли лежавший рядом «шмайсер». Бурлившая во мне ненависть была рассудочной, холодной, ничуть не туманившей рассудок. Такая сплошь и рядом приходит в бою. Я, держа автомат дулом вверх, лязгнул затвором. Готов был и в самом деле всадить в нее весь магазин – за своего боевого товарища, за то, что неведомо каким образом чуял в ней нешуточное зло…

А она безмятежно расхохоталась, закинув голову, – непритворно весело, беззаботно даже:

– Глупый, глупый поручик… Не берут меня пули, уж не посетуй. Такая уж я. Хочешь проверить? Милости прошу! – Она театральным жестом раскинула руки, выпятила грудь. – Ну что же ты? Стреляй, пока патроны не кончатся. Давно уже в меня не стреляли, доставь мне такое удовольствие…

И такая неподдельная уверенность звучала в ее голосе, что я так и не положил палец на спусковой крючок. Неведомо откуда был уверен, что она не врет и пули ее не возьмут.

Алеся засмеялась:

– А ты умнее, чем выглядишь, поручик… Значит, отвергаешь мою любовь! Ах, ах, девичье сердце разбито вдребезги… – И в ее голос появились жесткие нотки. – Ну что ж… Раз не будет любви, будет кое-что другое… До встречи!

Гибким, моментальным движением (в котором мне показалось нечто звериное, этакая грация пантеры, которую я видел в зоопарке) она перевернулась на живот и без малейшего всплеска, без брызг ушла под воду. Через несколько секунд ее уже было не разглядеть в темной воде.

Я остался сидеть чурбан чурбаном, только отложил бесполезный автомат. Понятия не имел, как назвать ситуацию, в которую неожиданно вляпался. Очень уж внезапно в мою жизнь ворвалось нечто, во что я раньше совершенно не верил…

Взгляды мои на то, что я про себя всегда именовал необычным, устоялись давным-давно, сложились в некую систему…

В колдунов и ведьм я верил. Впрочем, для того и для другого предпочитаю другое определение. В Сибири у нас, наверняка знаете, о таких людях чаще говорят иначе: «Что-то он (или она) такое знает». Вот и у нас в деревне людей таких было трое: крепкий, ничуть не дряхлый старик, пожилая баба, еще не достигшая тех годочков, чтобы ее называли «старухой» или «бабкой», и молодуха тридцати лет. Вот они знали, с равным успехом могли сделать когда плохое, когда хорошее. В подробности вдаваться не буду, просто скажу: не раз выпадал случай убедиться самому, что это не сказки, что это есть. Одно немаловажное уточнение: во что я решительно не верил, так это в умение таких людей быть оборотнями. Скидываться волком, свиньей, разными другими животными и птицами, а то и тележным колесом. Опять-таки не выпадало случая самолично в этом убедиться, а все рассказы об оборотничестве исходили от людей, которым я не мог верить безоговорочно.

И уж во что я категорически не верил, так это в чертей, леших, водяных, прочих овинников‑банников. И в русалок тоже не верил… вплоть до сегодняшнего дня. Все произошло наяву, я уверен, что не сплю, не сошел с ума, и в самогонке не было какого-нибудь дурмана, способного вызвать галлюцинации, – иначе об этом непременно написали бы врачи в протоколе вскрытия. Приходилось признать: я только что видел самую настоящую русалку – никем другим она не могла оказаться. Приходилось признать, что и русалки есть. Только, надо полагать, попадаются очень редко, в такой вот глухомани.

Теперь волей-неволей приходилось поверить и в русалок. Правда, тут были свои несообразности и странности, иные из них никак не вязались с «традиционными» рассказами – как писаными, так и гулявшими в народе. Взять хотя бы…

Я вскинулся, словно стряхнув некое наваждение, заставившее сидеть чурбаном.

Затрезвонили все три колокольчика, нырнули все три поплавка, а в следующий миг все три темно-коричневых удилища из натурального бамбука взметнулись в воздух, словно брошенные копья, пролетели над водой, упали в реку и понеслись вверх по течению так быстро, что ни один пловец, даже лучший в мире, не смог бы их догнать. И перед каждым, как раз на расстоянии длины лески, взметывали воду, словно носы торпедных катеров, здоровенные рыбины – над водой торчали их спинные плавники и хребты…

В нахлыве нешуточной ярости, не думая, не рассуждая, будто подброшенный мощной пружиной, я вскочил, схватил автомат и выпустил очередь по этим плавникам и спинам – без тени растерянности, будто нерассуждающий механизм.