Читать книгу "Облака из кетчупа - Аннабель Питчер"

– Он поскользнулся, – сказал Арон. Он сидел на той самой скамейке, и его всего трясло. – Он был пьян.

Арон повесил трубку. Я вглядывалась в его лицо и не могла протестовать – голос пропал. Я сидела над рекой, обхватив колени, и раскачивалась, раскачивалась, пока, откуда ни возьмись, не появились мама и папа. Полицейский накинул мне на плечи одеяло. А Сандра выла, закинув голову в черное небо.

Несколько следующих часов я помню смутно: серый участок, запах копировального аппарата, сэндвичей и кофе. И вопросы, вопросы, вопросы. Я сидела на жестком стуле в какой-то комнатушке и вслед за Ароном снова и снова повторяла одно и то же: Макс поскользнулся. Он был пьян. Он поскользнулся. Он был пьян. В какой-то момент полицейский, должно быть, мне поверил и сказал, что мне можно идти домой.

Только это был не мой дом, а какое-то незнакомое здание, и жили там какие-то чужие люди. Моя комната была не моя комната и моя кровать – не моя кровать, потому что я была не я, а кто-то другой, незнакомая девочка. Предательница. Врунья. Убийца. Я лежала под одеялом – от него еще пахло жизнью, которую я потеряла, – и, тупо моргая, пялилась на собственные руки.

Кончилось тем, что утром мама засунула меня в ванну. И добавила в воду такую соль, она еще должна помогать при травмах. Я никогда раньше не принимала ванну в десять часов утра. Странноватое ощущение. Освещение другое – непривычно яркое. Солнце светило в окно, и над корзиной для белья танцевали пылинки. Из горячего крана капало, я заткнула дырку пальцем ноги, но ожога не почувствовала.

Днем ко мне в комнату пришел папа.

– Мама того мальчика позвала тебя зайти, детка. Сандра, так, кажется, ее зовут.

Я начала считать про себя.

Один. Два. Три. Четыре. Пять.

– Там вся его семья, – сказал папа, присаживаясь ко мне на кровать. – Надо бы тебе с ними встретиться.

Шесть. Семь. Восемь.

– Детка, ты меня слушаешь?

– Слушаю.

– Ну и что скажешь?

– О чем?

Папа помрачнел, взял меня за руку:

– О том, чтобы пойти к Сандре? Если хочешь, я пойду с тобой. Может, полегчает, если побыть среди людей.

Девять. Десять. Одиннадцать.

– Короче, решай сама. – Папа встал.

Я безучастно разглядывала потолок.

Я смотрела, как сосед косил лужайку и сажал кусты. Шесть штук.

Я смотрела, как какой-то дядька красил свои окна и входную дверь.

Я смотрела, как собака пошла гулять и вернулась с палкой в зубах.

На следующее утро ко мне в комнату пришла мама и сказала, что у меня температура, что у меня опухли гланды, и велела открыть рот и сказать «а—а—а». Посветила мне в горло фонариком и сказала, что рот можно закрыть. Но я все громче и громче тянула: а – а—а – а—а – а—А – А— А – А—А – А—А – А—А – А—А – А—А – А—А – А—А – А—А – А—А – А—А – А—А

– Зои сошла с ума? – поинтересовалась Дот.

Я захлопнула рот.

– Нет, – ответила мама. – Она просто огорчена. Дот опасливо глянула на меня:

– А я так не делаю, когда огорчена.

– Это очень сильное огорчение, – пояснила мама. – У тебя такого сильного еще не было.

– Из-за ее мальчика?

– Да.

– Я и не знала, что у нее был мальчик, – заметила Дот.

– Я тоже, милая. Точно не знала. Но уверена, с ним ей было очень хорошо, – мама погладила меня по голове. А у меня на губах горело имя – «Арон». Его жар опалил мне щеки, они стали пунцовыми. В ту минуту мне, Стью, больше всего хотелось, чтобы мама спросила: «Что с тобой?» Но она лишь разгладила пальцем мне брови и тихо добавила: – Она вся светилась, когда я забирала ее из библиотеки.

– Почему он утонул? – спросила Дот.

Мама с тревогой взглянула на меня:

– Я не знаю.

– Потому что, если он умел плавать, то почему утонул? И у меня еще один вопрос.

– На сегодня достаточно вопросов.

– Можно мне тоже не ходить в школу?

Еще несколько дней прошли в таком же тумане. Мама приносила мне еду. Папа снабжал бесконечными чашками чая. Как-то в конце недели, когда Дот вернулась из школы, у меня на тумбочке выстроились шесть чашек с разным количеством жидкости. Я выстукивала по ним ручкой разные мелодии.

– А когда будут похороны? А я пойду? – Я зажмурилась, чтобы не видеть ее слов. Дот пухлыми пальчиками разлепила мне веки. – Я говорю: когда будут похороны? Я туда пойду? И важные люди пойдут за гробом? И я тоже пойду за гробом или просто буду ждать в церкви?

В дверь тихонько постучал папа.

– Дот, чай готов, – знаками сказал он.

– Я не хочу есть.

– Все на столе.

– Я не могу есть, я огорчена из-за мальчика. Учительница сказала, что я скорблю.

– Ну, если ты скорбишь, пожалуй, стоит сказать маме, что тебе пора спать.

Глаза у Дот стали круглыми, и она пулей вылетела из комнаты. Папа вздохнул:

– Смешная она у нас. – Скрипнул матрас, папа опустился на кровать. – Я только что говорил по телефону, детка. Опять звонила Сандра. Просила передать тебе, что его хоронят в пятницу.

Я отвернулась, уперлась взглядом в стену. Папа запустил руку мне в волосы и сидел так, не двигаясь, целую вечность. Как бы мне хотелось, чтобы он очутился здесь, в сарае, прямо сейчас, чтобы гладил меня по голове и говорил, что все будет хорошо, что надо быть сильной, потому что переживания улягутся, чувства пройдут. Я хочу, чтобы они прошли, Стью. Жду не дождусь, чтобы они испарились, и уверена, с тобой то же самое: ты так же устал от боли и страха, от грусти и чувства вины и от сотни других чувств, которым даже нет названия во всем английском языке.

Осталось написать всего одно письмо и – конец. Одно письмо о похоронах, о поминальной службе и о том, как я узнала от Сандры, что Арон в последнюю минуту решил отправиться в Южную Америку и даже не попрощался со мной. Так как письмо будет последним, может, стоит это как-нибудь отметить. Каким-нибудь прощальным ужином, что ли. У меня будет бифштекс с картошкой, что у тебя – не знаю, а есть будем вместе, ты по одну сторону океана, я – по другую, и синяя сверкающая гладь, точно скатерть между нами. В небе зажгутся свечи, и я закончу свою историю. Ты успокоишься, я буду удовлетворена, и мы оба задуем пламя. Ты, я, сарай, камера, наши истории, наши секреты – все исчезнет, покружит дымком в ночи и растает.

С вечной любовью, целую,

Зои

Сказочная ул., 1

Бат

6 мая

Дорогой мой Стью!

Я вернулась, как обещала. Не хочу, чтоб ты считал, что я не сдержала слово. Честное слово, я рассказала тебе все, как мы и задумали. Описала, какое опрокинутое лицо было у Арона, когда он поднял гроб на плечо в самом начале. Рассказала, как у него дрожали руки под тяжестью его брата и как то утро казалось разбитым на миллион кусочков, которые не склеить. Поведала про то, что меня представили всем до единого родственникам как девушку Макса, и про то, что во время службы Арон ни разу не взглянул на меня. И про то, как Соф неудачно пошутила – дескать, «бдение» неподходящее название для церковной службы, потому что того, ради кого она устраивается, не то что бдеть, а и глаз открыть не заставишь.