Читать книгу "От войны до войны - Вера Камша"

Ричард поднялся и подошел к портрету Эгмонта Окделла. Художник работал в старинной манере – сплошной темный фон, старательно выписанная одежда и ничего не выражающее лицо. Бесстрастный человек в черном с золотом платье. Светло-русые волосы, серые глаза, бледное лицо северянина. Ни улыбки, ни грусти, ни вызова, ни жизни – ничего! Но отец был живым, он умел радоваться и грустить, с ним было тепло, даже если было холодно, почему же от него ничего не осталось? Художник был бездарен, книги и бумаги украли враги, а вдова закрыла ставни и заперла двери.

Неужели так исчезают все? Исчез Алан, исчез отец, исчезнет и он, Ричард, и от него останется даже не тень, а что-то плоское и никакое вроде этого портрета. Дик и раньше видел эту картину, но тогда она не оскорбляла, может быть потому, что никак не вязалась с очень спокойным светловолосым человеком, который сидел в том кресле, в котором теперь сидит его сын.

Юноша вспомнил о манере отца трогать правой рукой изнутри крышку стола. Герцог Эгмонт, задумавшись, часто так делал. Ричард провел пальцами по прохладному дереву и почти сразу наткнулся на какие-то неровности. На дубовой доске было что-то вырезано, скорее всего, клеймо мастера-мебельщика, но это «что-то» было единственным, не выставленным напоказ. Ричард взял свечу и скользнул под стол. Желтый огонек высветил вырезанный чем-то острым двойной вензель. Буква «А» сплеталась с буквой «Э», а рядом стояла дата «5-й день Весенних Молний 378 года». Надпись была старше Ричарда на три года, и сделать ее мог только отец, которому было тогда чуть больше, чем его сыну. Дик поднял свечу повыше и внимательно оглядел тыльную сторону стола. Ничего, только изъеденное жучком дерево. Что же случилось с молодым герцогом в тот далекий день? «Э» могло означать «Эгмонт», но «А»… Может быть, Алан? Конечно же! Пятый день Весенних Молний – день памяти святого Алана, а Эгмонт был одно лицо со своим великим предком, в этом сходились все.

В приемной что-то зашуршало, и Ричард торопливо вскочил. Не хватало, чтобы его видели сидящим на полу. И еще Дику отчего-то очень не хотелось, чтоб обнаруженный им маленький отцовский секрет стал известен кому-то еще.

– Дикон!

Наль! Можно было и догадаться, сейчас начнет воспитывать и жаловаться.

– Я тут!

– Дикон! – Кузен возник в дверях. Он изрядно запыхался – лестница была слишком крутой для его пуза.

– Что такое? – Сейчас начнет мирить его с матерью. Леворукий и его твари, скорей бы в Олларию!

– Бьянко… Понимаешь, я плохо разбираюсь в лошадях, но ему плохо. Я… Боюсь, его отравили.

– Закатные кошки! – Дикон бросился вниз, не заботясь о том, поспевает ли за ним кузен.

Матушка сказала, что найдет способ избавиться от «этой твари». Святой Алан, неужели она могла?! Лошади, они ведь больше, чем люди… Кто это сказал? Рокэ? Нет, Эмиль Савиньяк.

Наль сзади что-то кричал, но Дик не слышал, лихорадочно вспоминая, как лечили Моро, но мориск был ранен, а не отравлен.

3

Ричард опоздал. Айрис рыдала, уткнувшись лицом в спутанную серебристую гриву, а Дик топтался рядом, не зная, что говорить. Случившееся не укладывалось в голове.

– Слишком жестоко, – в дверце денника появился запыхавшийся Наль, – никогда не думал, что эрэа… То есть какое несчастье…

Наль не думал. Ричард тоже не думал, что матушка способна отравить лошадь, пусть и подаренную Вороном. Айрис подняла заплаканное лицо:

– Наль… Наль, ты думаешь, это… Это матушка?

– Нет, что ты! – кузен отчаянно замотал головой. – Эрэа Мирабелла никогда такого не сделает. Никогда! Она такая спокойная, такая справедливая.

– Справедливая? – тихо повторила Айрис, лаская белую гриву. – Справедливая…

Дик глядел на плачущую сестру и не мог ей ничем помочь. Он привез Бьянко для радости, а не для беды. Айрис редко плакала, наверное, потому, что в детстве от плача ей становилось плохо. Страх перед удушьем заставлял девочку сдерживать слезы.

– Айри, – юноша опустился на колени рядом с сестрой, – Айри, не надо… Ты не должна плакать, а то заболеешь. Пойдем отсюда…

– Я не хочу… Не могу, чтоб с него сдирали шкуру и подковы, – прошептала сестра.

– Обещаю тебе, Бьянко никто не тронет. Его похоронят на берегу. А ты, если хочешь, посадишь там цветы.

– Посажу… Серебристые ирисы. Это мои цветы, – она приподняла тяжелую мертвую голову и поцеловала в лоб. – Ричард, – сестра больше не плакала, покрасневшие глаза смотрели жестко и холодно, – я никогда не прощу матушке Бьянко. Никогда!

Дик растерялся. Нужно было спорить, уговаривать, мирить, а он не мог, потому что Айрис была права. То, что совершила мать, было безбожно. Можно убить человека, которого ненавидишь, но лошадь или ребенка… Юноша вновь перенесся в растревоженную криками и мечущимися факелами ночь, когда другой человек точно так же стоял на коленях над упавшим конем. Айрис и Бьянко, Рокэ и Моро…

– Ричард, – глаза Айрис вновь вскипели слезами, – забери меня отсюда! Я не хочу здесь оставаться. С ней…

– Айри, – Дик, сам того не замечая, заговорил с сестрой так, как Рокэ говорил с раненым Моро, – я не могу тебя забрать прямо сейчас, но…

– Постой, Ричард, – в голосе Наля зазвучала странная решимость, – Айрис… Я, конечно, понимаю. Я не прекрасный рыцарь… Я – толстый, я бедный… Я не герцог, я никогда не стану генералом… Но если ты не можешь здесь оставаться, я готов… То есть я могу… Выходи за меня замуж, я увезу тебя!

В любой другой момент вид кругленького, опрятного Наля, преклонившего колено посреди старой конюшни, был бы просто смешон, но только не сейчас. Айрис прекратила плакать и, отняв руки от лица, с удивлением взглянула на Реджинальда, словно увидев его впервые:

– Наль… Ты с ума сошел? Я…

– Нет… То есть да, сошел. – Наль, пыхтя, поднялся и принялся отряхивать прилипшие соломинки. Дику показалось, что у кузена трясутся губы. И это опять-таки было бы смешно, если бы все не было так плохо.

Наль не виноват, что он некрасив. Он добрый, умный, преданный, только Айрис за него не пойдет. Никогда.

– Наль, – Дик сам подивился своей горячности, – Айрис маленькая совсем… И потом, мы же родичи!

– Я все понимаю, – кузен уже справился с собой и улыбался, – просто ты просил меня позаботиться об Айрис. Ну, тогда, перед дуэлью, вот я и вообразил… Ты же знаешь, какой я обстоятельный.

– Ты – настоящий друг. – Дик готов был сквозь землю провалиться. Он и думать забыл о том злосчастном разговоре. Это же было так давно, еще до войны, а Наль вообразил себе невесть что.

– Да, – твердо сказал Наль, – вы с Айрис всегда можете на меня рассчитывать.

Айри вздохнула и опустила голову, Дик прекрасно знал эту ее привычку – когда сестренке было стыдно, она вела себя именно так.

– Понимаешь, – Айрис Окделл совсем по-детски шмыгнула носом, – я выйду замуж за того, кого люблю. Или умру.