Читать книгу "Молитва нейрохирурга - Джоэл Килпатрик"

Думай сам, решай сам.

Кровеносные сосуды, питающие лицевой нерв, очень малы. «Патока» довольно густая. Да, риск есть, но так ли он велик, чтобы все прекратить? Или я так осторожен из-за Кена? А может, эта операция дана мне во искупление? Я уже не раз делал и более опасные, и все было хорошо.

Да я карьеру сделал на опасных! И риск почти всегда окупался с лихвой. А если я не возьму на себя эту проблему, доктор Сэмюэлс потом замучится. Кто-то должен был рискнуть — или он, или я.

— Продолжаем, — сказал я, когда вернулся в операционную. Доктор Сэмюэлс улыбнулся и пошел к себе.

Я встал рядом с Лизой; осторожно провел катетер вверх — от бедренной артерии до уха; выделил три отдельных сосуда, питавших опухоль, и стал заполнять их смолистым черным клеем. Пять часов я проталкивал его через сосуды и не сводил глаз с монитора. Сменяя друг друга, кадры показывали, что «патока» проходит в разные части опухоли. Никаких органов или структур на экране не было — ни мозга, ни даже самой опухоли. Мне все время приходилось представлять их, пока я следил за «патокой», готовый в любой момент прекратить инъекцию, если та начнет блокировать важные сосуды.

Еще я всеми силами стремился избежать главного риска. Стоило «патоке» просочиться не в тот сосуд, она могла бы мог попасть в общий кровоток и вызвать инсульт. Я постоянно старался оставаться в границах опухоли — по крайней мере тех, какими я их представлял. Воображение работало на пределе: я представлял и форму опухоли, и тот участок, который она занимала. И если бы я увидел, что черный клей приближается к «нормальному» сосуду, остановился бы в тот же миг.

Есть операции, которые длятся долго, но придают сил и азарта. Эта была просто долгой. В глубине души я постоянно думал о высоком риске. Я мог отсечь опухоль от кровотока. Но я не был уверен, что не причиню вреда, и потому злился.

Когда все закончилось, я был доволен. Черный клей не попал в мозг и заполнил только пораженные участки. Снимки показали, что кровь уже не поступала в опухоль. Ассистенты были радостны и счастливы. Я тоже.

Лиза проснулась не сразу. Это было нормально, ведь операция шла долго, — и, когда это случилось, я пришел ее навестить и приступил к обычной проверке. Она по-прежнему была немного не в себе.

— Все хорошо, Лиза, — подбодрил я. — Улыбнитесь. Она улыбнулась.

Левой стороной рта.

— А еще раз? — я напрягся.

Она улыбнулась снова. Без изменений.

— Закройте глаза, — попросил я.

Правый глаз не закрылся.

Мое сердце дрогнуло. Лицевой нерв! Два осложнения на неделе! Это невозможно!

Еще сонная после наркоза, она не понимала, что есть проблема.

— Лиза, увидимся в палате, — я улыбнулся ей. — Придете в себя, тогда и обсудим операцию.

Пока я, следуя протоколу, вбивал данные дела в компьютер, я никак не мог понять: почему? Почему ее губы не двигались? Почему не закрывался глаз? Мы не кололи анестетик в лицо! Что могло парализовать нерв? Растворитель в составе «патоки»? Тогда все пройдет. Но все равно: это моя инъекция прошла в крошечные сосуды, питающие нервы! Это она отсекла кровь от лица!

Опять?!

Так, ладно, лучше не гадать. Я пошел в палату к Лизе. Она уже была гораздо бодрее и при моем появлении воспрянула духом.

— Все хорошо? — спросил я.

— Да, очень! — ответила она.

— Тогда улыбнитесь, — предложил я вроде как невзначай.

Нет. Половина рта оставалась неподвижной. Еще я заметил, что при моргании правый глаз закрывался, но не полностью. Травма осталась.

И, видимо, навсегда.

— Лиза, у вас в лице небольшая слабость, — сказал я, пытаясь говорить спокойно. — Не знаю, пройдет она или нет. Пока просто отдохните. Остальное потом.

— Хорошо, доктор, — беззаботно отозвалась она. Мыслями она уже была на новой операции, и мое известие затерялось среди других ее забот.

Но я знал, насколько все серьезно. Закрывшись в кабинете, я сидел и думал над убийственными фактами.

Моя операция нанесла вред второму подряд больному! С технической точки зрения она прошла успешно — и тем не менее вред был, и немалый. Половина лица разбита параличом! А я опять продолжил операцию, несмотря на сомнения.

Я склонил голову на руки и лег на стол. Два раза за неделю! Это было слишком! Я снова терзался и бичевал себя. Неужели я опять причиню больному вред?

То, как врач заботится о больных и их семье после неудачного исхода операции, говорит о нем больше, чем все таблички с его дипломами, развешанные на стенах.

Через два дня Лиза легла на операцию. Ей удалили опухоль, и черепные хирурги были очень довольны: долгая и сложная операция прошла совершенно бескровно. Частично нервы восстановились: теперь Лиза могла закрыть глаза. Правда, улыбка ее навсегда изменилась.

— Я там ваш клей видел, — сказал мне потом доктор Сэмюэлс. — В сосудах возле нерва.

— Мой, да? — устало спросил я.

— Ваш, — ответил он. — Прекрасная работа. Если бы там все кровило, я бы тот нерв вообще не заметил. Срезал бы под корень, и все.

Вот так и работает наша команда: вместе и в радости, и в горе.

Неудачные исходы — часть нашей профессии. Я не всегда ставлю верный диагноз. Не всегда идеально оперирую. Я человек, и я ошибаюсь. И все же больно, когда среди твоих ошибок — та, кому ты превратил половину лица в гипсовую маску, а через две палаты от нее — тот, кого ты заклеймил. Я предпочел бы видеть свои успехи, а не неудачи. Впрочем, я в этом не одинок. Иные врачи даже запрещают больным, которым нанесли травму, появляться на пороге их кабинета. Я уверен в одном: то, как врач заботится о больных и их семье после неудачного исхода операции, говорит о нем больше, чем все таблички с его дипломами, развешанные на стенах.

И тем не менее… две травмы на неделе. Я явно что-то делал не так.

* * *

Прошло несколько недель. Мне предстояла очередная операция. Нира, восемь лет. Левая рука и предплечье слегка опухли: там таилась артериовенозная мальформация. Симптомы проявлялись слабо, но меня тревожило, что все могло стать хуже. Такие мальформации — моя специальность. Иногда они поражают самые необычные места: ноги, колени, язык; сейчас вот — руку. Это случается нечасто, оперировать в таких случаях очень трудно, и мне помогал доктор Фитцджеральд, специалист в патологии периферических сосудов. Прекрасный врач, он ассистировал мне уже не раз, и я научился доверять его умению и оценке.

Я начал операцию очень осторожно — намного более осторожно, чем прежде. Я уже давно не был так осторожен. Я почти не доверял собственному мнению, — а это в моем положении очень и очень опасно. А перед операцией я вместе с ассистентами и персоналом — в присутствии доктора Фитцджеральда — вознес молитву Богу.