Читать книгу "Бои местного значения - Василий Звягинцев"

Валентин давно уже готовил свой собственный «заговор», если это можно так назвать. По его расчетам, происходящее в стране, то, что позже получит ярлык «ежовщина», следовало прекращать. Оно себя исчерпало.

Основная цель спланированной им еще пять лет назад широкомасштабной операции была достигнута. С неожиданными издержками в виде сотен тысяч пострадавших ни за что «простых людей», но достигнута. Успешно ликвидирована вся так называемая «ленинская гвардия», состоявшая из пламенных адептов «мировой революции», уничтожена созданная Дзержинским, Менжинским, Ягодой ВЧК-ГПУ, ориентированная на ту же цель. Ей на смену пришла совсем другая организация, с новой идеологией.

Точнее — без всякой идеологии, работающий с четкостью и надежностью «маузера» нерассуждающий механизм, способный одинаково метко стрелять по любым целям. Хоть завтра его можно использовать для свержения Советской власти и реставрации самодержавия любого типа. Хоть в духе Николая I, хоть царя Ашшурбанипала.

Осталось только избавиться от ставшего одиозным, да и просто почти невменяемого генерального комиссара госбезопасности, поставить на его место человека гораздо более умного, уравновешенного и прагматичного, и первый этап грандиозного замысла можно считать исполненным.

Спешить агграм было некуда. Десять лет займет исполнение их очередного плана или пятьдесят — не имело никакого значения. Все равно это лишь эпизоды, бои местного значения в длящейся тысячелетия межзвездной войне.

Предыдущую схватку выиграли их враги, мировая война и большевистская революция свела на нет тщательно спланированный сценарий грядущего мироустройства. Теперь приходит пора реванша.

Сталин сидел в своем кабинете, известном по миллионным копиям живописных картин, фотографий и кинофильмов. Правда, сейчас он был другим — еще довоенным, без портретов русских полководцев на дубовых стенах, и сам вождь был одет в старый серый френч с отложным воротником под горло, серые же брюки и поношенные шевровые сапоги.

Иосиф Виссарионович вертел в руках зажженную, но столь редко потягиваемую трубку, что она все время гасла, и он не столько курил ее, сколько просто подносил время от времени к губам без всякого особого смысла.

Вызвал звонком Поскребышева. Секретарь вошел, как всегда, внешне невозмутимый, но напряженный. Ибо, привыкнув к шефу, никогда не был уверен (и не безосновательно), чем закончится очередной разговор — просьбой подать чаю или разносом, опалой, арестом. Такие уж тогда были времена. Ничем не хуже прочих, имевших место в истории, но и по-своему оригинальные.

К примеру, обычай Чингисхана ломать позвоночники курьерам, доставившим не ими написанные, но неприятные властителю сообщения, до сих пор считается довольно варварским, но горячего эмоционального отклика уже не вызывает.

— Ежова ко мне. Сейчас же, — сказал Сталин почти без интонаций.

Поскребышев незаметно, давно отработанным мгновенным движением глаз покосился на Лихарева, сидевшего у дальнего края стола для совещаний.

«Когда это он успел сюда прошмыгнуть? — ревниво подумал бессменный секретарь вождя. — Через заднюю дверь вошел, значит, Хозяин пригласил его лично. К чему бы? А теперь Ежова требует. Не иначе, мордокол сейчас начнется. Валентин вон, похоже, веселый. Накопал чего-то на Кольку». (Булганин был у них Николкой, а этот — Колькой числился.)

Одетый сейчас почему-то в форму не инженерную, к которой Поскребышев уже привык, а бригвоенюриста, Лихарев держался скучающе-безразлично, не смотрел ни на Поскребышева, ни на самого Сталина, а просто затягивался изредка папиросой и только вот дым старался пускать деликатно — вправо и вбок, чтобы не потянуло его невзначай в сторону хозяина кабинета.

А потом вдруг незаметно подмигнул Александру Николаевичу.

Поскребышев слегка удивился — именно слегка, потому что, умей он удивляться хоть чуть-чуть сильнее, давно бы сменил сталинскую приемную на места, вопреки распространенной поговорке, весьма отдаленные. (Что, впрочем, его в свое время все равно не миновало.)

«Нет, точно, какую-то крупную пакость плюгавому инквизитору приготовил приятель».

— Ты, Александр, давай-давай, не задумывайся слишком, — заметил секундную задержку верного секретаря Сталин.

«Сталинский нарком» внутренних дел Николай Иванович Ежов, только-только вошедший в полную силу — после успешного, произведшего огромное впечатление на друзей, врагов и колеблющихся разгрома всевозможных: левой, правой, военной, «объединенной» и даже не получивших специального названия, но все равно вредоносных оппозиций, считавший, что во всей советской стране есть только два безусловно надежных человека — он сам и великий Сталин, — явился по вызову почти мгновенно.

Можно было бы подумать, что он даже не тратил времени на спуск лифтом с седьмого этажа лубянского дома к машине во дворе, а просто выпрыгнул в окно.

— Слушаю вас, товарищ Сталин… — почтительно произнес он после обычного доклада с прищелкиванием каблуками у самой двери. Замер, чуть подавшись вперед, прижимая локтем тонкую коричневую папку, чтобы по первому знаку рвануться к своему обычному месту за приставным столиком.

Сталин молчал долго, достаточно долго, чтобы кожаная папка с самыми актуальными документами успела взмокнуть в маленькой ладони наркома.

— Садитесь, Николай Иванович. Вернее — присаживайтесь, — позволил себе слегка пошутить Сталин. — Как у нас на данный момент обстоит дело с врагами народа? Всех разоблачили или пока не всех?

Через десяток минут, выслушав без особого внимания набиравший обороты и азарт монолог Ежова, он оборвал его движением руки:

— Пока достаточно. А что вы скажете насчет странного — я правильно выразился, странного происшествия с наркомом товарищем Шестаковым?

— О чем вы, товарищ Сталин? Я не в курсе.

— Не в курсе? В вашем ведомстве черт знает что творится, а вы не в курсе? Доложите товарищу Ежову суть дела, — повернулся он к Лихареву, — только покороче.

Выслушав сообщение Валентина, сделанное нарочито бесстрастным тоном, Ежов мгновенно позеленел. Выглядело это именно так. Обычная бледность выглядит более эстетично, а лицо Ежова приобрело оттенок, свойственный не каждому даже покойнику, причем еще и покрылось мелкой липкой испариной от края волос до воротника кителя.

— Нет, а что вы так вдруг испугались? — с мягкой, сочувственной улыбкой спросил его Сталин. — Мне кажется, ничего особенного не произошло. Плохо, конечно, что вас не поставили в известность, а по сути…

Если тот, кого мы называли товарищем Шестаковым, истинный враг народа, которого решили арестовать на вполне законных основаниях, то его поступок вполне естествен. Мы, большевики, в царское время тоже не считали зазорным сопротивляться жандармам, бежать от охранки, отстреливаться, если нужно.

Я сам пять раз бегал. И стрелял, да. Надеюсь — попадал. Так что тут ничего невероятного нет.

Но если товарищ Шестаков не враг? Если он честный человек, только это — слишком впечатлительный и… да, вот именно — гордый? Пришли какие-то люди, в небольших чинах, наверное, да еще и невежливые, грубые, предположим…