Читать книгу "Когда кончится нефть и другие уроки экономики - Константин Сонин"

И все же любой случай банкротства, даже если обошлось без кровопролития, – это как минимум крушение чьих-то производственных планов и личных амбиций. По определению банкротство – это “плохая сторона действительности”. Не бывает банкротств без проигравших, хотя без выигравших – бывает. Поэтому каждое банкротство – будь оно самым честным и прозрачным – порождает немало негативных эмоций, которые и в развитых странах нередко выплескиваются на страницы газет и экраны телевизоров. И менеджеры, и собственники, и работники предприятия – в первую очередь люди, и нет ничего удивительного в том, что они предпочитают обвинять в своих неудачах конкурентов, правительство и неблагоприятные обстоятельства, а не самих себя.

Эволюция российских банкротств

В истории российского законодательства о банкротстве был важный момент: в 2002 году первый российский закон, закон 1998 года, сменился на другой, серьезно отличающийся от прежнего. И эта смена – хороший пример того, как общественная дискуссия, ведущаяся, на первый взгляд, специалистами, привела к ухудшению института банкротства. Это произошло потому, что диагноз был поставлен неправильно. Действовавший до этого закон, закон 1998 года, называли удобным инструментом для нечестного захвата собственности. А ведь именно этот закон, как никакой другой, опирался на самые последние на тот момент достижения теории фирмы и корпоративного управления. Он защищал интересы кредиторов, то есть обеспечивал отъем собственности у задолжавших владельцев, значительно лучше, чем его последующие модификации.

Одно из ключевых – и самых спорных – изменений, внесенных в 2002 году, касалось порядка назначения внешнего управляющего. Того человека, который руководит предприятием после того, как оно, не сумев расплатиться по какому-то обязательству, оказалось банкротом. В старом законе инициатива представления кандидатур была сознательно отдана в руки кредиторов. Новый закон существенно ограничил их права. Поскольку внешний управляющий мог сильно влиять на то, кто из кредиторов получит свое в первую очередь, мотивация у изменений была все та же: эти ограничения создают дополнительные помехи тем, кто использует процедуру банкротства для отъема собственности. По старому закону судья, назначая внешнего управляющего по предложению кредиторов, лишь проверял соответствие кандидата формальным требованиям. Новый закон отнял у кредиторов преимущество в назначении управляющего.

По новому закону назначенный судом управляющий был обязан “действовать добросовестно и разумно в интересах должника, кредиторов и общества”. Старый закон требовал добросовестности и разумности только в интересах должника и кредиторов. С точки зрения защиты кредиторов – то есть именно того, что и создает стимулы для инвесторов, – эти изменения были шагом назад.

Однако что, собственно, было не так со старым законом? В 2001 году мы с Екатериной Журавской и Арианой Ламберт-Могилянской проанализировали данные, покрывающие 80 % промышленного выпуска России[58]. Ни до, ни после в нашей стране не собирали такой базы данных для изучения последствий введения закона о банкротстве. Анализ показал, что появление нового, современного закона – того самого закона 1998 года, написанного в соответствии с новейшими научными достижениями, – не привело к превращению предприятий, попавших под его действие, в более эффективные. После введения внешнего управления на этих предприятиях не наблюдалось признаков реструктуризации или хотя бы сокращения числа работников. Критики закона были отчасти правы. Однако основная причина неэффективности состояла вовсе не в излишней либеральности положений закона: значительная часть банкротств была связана с вмешательством региональных властей. На предприятиях наиболее эффективных отраслей внешнее управление вводилось в регионах, где сильны политические позиции губернатора. Менять нужно было не закон о банкротстве, защищавший права кредиторов, а систему, при которой судьи оказывались слишком зависимыми от губернаторов.

Аукцион с петлей на шее

Во время кризисов одной из основных проблем экономики становится усиливающееся общественное и, как следствие, политическое давление на институты. Институт банкротства, важнейший элемент рыночной экономики, не исключение. В самые тяжелые годы Великой депрессии в южных, самых бедных, штатах Америки перестали работать аукционы по продаже недвижимости, изъятой у неплатежеспособных заемщиков. Группы вооруженных местных жителей появлялись в день объявленного аукциона и не давали никому, кроме прежнего владельца, делать ставки. Иногда такие торги приносили устроителю ровно 1 доллар.

Политическое давление чувствовалось в Америке и после начала мирового финансового кризиса в 2008 году. Крупнейшие банки JPMorgan Chase, Morgan Stanley, Citigroup и Bank of America не без нажима со стороны правительства объявили, что вводят временный мораторий на лишение заемщиков права выкупа закладной (foreclosure). Это обычно предшествует продаже дома с аукциона. Еще раньше подобный мораторий был объявлен национализированными компаниями Fannie Mae и Freddie Mac, крупнейшими держателями закладных на дома в США. То есть теперь, если человек не может продолжать выплачивать свой ипотечный долг, он не лишается автоматически жилья – большие банки согласны терпеть дольше. Банкам поменьше пойти на такое труднее, чем крупным банкам, так что выселение тех, кто не платит по своим долгам, продолжалось и после объявления моратория. В феврале 2009 года, по подсчетам компании RealtyTrac, 74 тысячи домов перешли в собственность банков и почти 300 тысяч домовладельцев получили уведомление о предстоящем выселении.

План Обамы, принятый в начале марта, состоял в том, что более 4 миллионов заемщиков получили возможность снизить ежемесячные платежи. Это должно было позволить значительному числу американцев остаться в своих домах. План критиковали и справа, и слева: справа – потому что деньги используются для субсидирования тех, кто взял заем и не может его вернуть. Не надо было брать! А слева план критиковали, потому что он никак не помогал тому, чей дом после кризиса стоил меньше, чем кредит, на который этот дом был куплен.

Ответный ход должника

А и вправду, что делать тем, кто должен по своим ипотечным кредитам больше, чем стоят теперь их дома? После кризиса 2009 года в США в такой ситуации оказалось 14 миллионов человек. В этой ситуации рациональный с точки зрения экономической теории поступок – отказаться от выплаты кредита, потеряв находящийся в залоге дом. Если дом стоит дешевле, чем размер долга, отказ от уплаты принесет прямой выигрыш. Но теория теорией, а до последнего времени этика подсказывала должнику, что нужно покрепче затянуть пояс, но выплатить долг. Особенно если невыплата кредита может вызвать какие-то негативные последствия – иск со стороны банка или издержки для репутации.

Однако эта этика, как выяснилось, быстро устаревает. Когда-то, в прошлую финансовую эпоху, ипотечный кредит был трансакцией между двумя сторонами – должником и банком. Но теперь банк, оформивший закладную, мгновенно перепродает ее другому финансовому институту, а тот, возможно, использует ее для создания каких-то производных бумаг, которые продает на рынке. Моральная ответственность перед конкретным банкиром была выше, чем перед обезличенным рынком.