Читать книгу "Вечная жизнь: новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки - Джон Шелби Спонг"

В повествованиях, полных нелогичных подробностей такого рода, мы читаем о том, как Иисус в буквальном и физическом смысле вышел из гроба через три дня после распятия, с язвами от гвоздей на руках и ногах. Не намек ли это, оставленный нам евангелистами? Не пытались ли они показать, что в нашем скудном языке нет слов, способных передать их послание, и потому им приходится выводить этот язык за рамки правил? Несомненно, они прекрасно понимали, что используют слова и образы в попытке описать ограниченным повседневным человеческим языком – ведь другого у них не было – внутренний, сугубо реальный, преображающий опыт, психический, мистический, навсегда изменивший человеческое сознание и тем самым – историю человечества в целом. Стоит ли нам тратить время и выискивать доказательства буквальности этих деталей воскресения, чтобы, во-первых, убедить себя, что все они – чистая правда, а во-вторых, убедить в этом других и тем продержать историю, на которую мы веками возлагали наши надежды на жизнь после смерти, в жизни еще одного поколения? Разве не пора даже тем из нас, кто состоит в религиозных общинах, начать искать в этих словах истину иного рода? Можно ли вообще преодолеть нашу боязнь смерти, устраивая эти буквалистские «шаманские танцы», отгораживаясь от реальности и живя фантазиями и самообманом? Могу поспорить по каждой из упомянутых выше евангельских историй: они никогда не создавались в виде буквальных описаний реальных событий и не являются такими описаниями, а попытки воспринять их таким образом влекут их систематическое и всестороннее искажение. Я готов утверждать, что этот религиозный язык никогда не предполагался для такого прочтения, но именно так его читает большинство людей.

Все, что нам известно о смерти Иисуса в буквальном смысле, указывает, что его смерть и погребение были какими угодно, но только не достойными и не почетными. Распятие – публичный акт устрашения, призванный запугать зрителей. Совершенно очевидно: не было никакого гроба в чудесном саду, куда ученики уложили тело Иисуса. По сути, в самом раннем Евангелии говорится: апостолы сбежали еще в тот момент, когда Иисуса взяли под стражу (Мк. 14:50). Тот же источник даже подкрепляет упомянутое бегство, указывая, что Иисус заранее говорил ученикам: им суждено это совершить, дабы «сбылись Писания». Стремятся ли люди оправдать задним числом поступки, которых не было? Иисус умер один. Вот это и есть буквальное историческое событие.

В том жестоком мире с его суровой властью тела казненных, как правило, без лишних церемоний сваливали в общую могилу и быстро забрасывали ее землей. Разлагались они быстро: способствовал местный климат, а порой с этим еще быстрее, эффективнее и проще справлялись стаи диких собак. Пустого гроба, так романтически описанного в сцене с пасхальным воскресением, вероятно, просто не было. Вот не было, и все. И как это отразится на нашем буквальном мышлении? Если не было гроба в прямом смысле – откуда же тогда в прямом смысле вышло тело на третий в прямом смысле день? Не было никакого богатого человека из Аримафеи, тайного ученика Иисуса. Его смерть не была ознаменована никакими землетрясениями. Не было ни затмений, ни тьмы в разгар дня, продолжавшейся три часа, ни ангелов-вестников, возвестивших о Его победе над смертью. Во всяком случае, все перечисленное не происходило в мире причин и следствий, жизни и смерти, крови и слез. Мне кажется и наивным, и удивительным то, что религиозные люди сегодня не способны признать реальность духовной истины и сверхъестественного шага к новому сознанию, пока не убедят себя в том, что подробности библейского воскресения были физическими реалиями, имевшими место в объективной истории, ограниченной временем и пространством. Подобные представления о воскресении – пережитки идеи Бога как сверхъестественной сущности, внешней по отношению к нашему миру и чудесным образом вторгающейся в него время от времени, чтобы спасать нас от напастей, бессмысленности и реальности смерти. Нет, в эпизоде с Пасхой есть не только это – в нем есть гораздо больше. Просто речь там вообще о другом.

Если вы до сих пор находитесь в этой ловушке внешнего ощущения сверхъестественного, спросите себя: если воскресению в христианстве придавалось такое значение, почему все рассказы о нем разные? По правде, в новозаветном повествовании о воскресении Иисуса нет ни единой детали, которая не противоречила бы другому повествованию о нем. Авторы новозаветных Евангелий не соглашаются с тем, что был гроб, к которому женщины пришли на рассвете первого дня недели; не соглашаются в том, кем были эти женщины, пришедшие ко гробу на рассвете, и явился ли им воскресший Иисус; не соглашаются в том, где находились ученики, когда поняли, что воскресение Христа свершилось; и не соглашаются с тем, кто первым из учеников «узрел» – что бы ни значило это «узрел», – воскресшего Христа. Между ними нет даже согласия в том, что воскресение было физическим! Ранние повествования предполагают, что таковым оно не было, но со временем таковым становилось. Описывал ли изначальный рассказ о воскресении мистический, но реальный опыт Иисуса, воскрешенного в вечное бытие Божие, или в нем говорилось, как Иисус был воскрешен к жизни в нашем мире, из которого в дальнейшем Ему пришлось вознестись? Он не мог умереть снова, но люди обычно покидают этот мир именно таким способом, и потому Его физически воскресшее тело пришлось чудесным образом возносить из бытия в нашем мире в бытие Божие, то есть на небеса, где, как считали, обитал Бог. Вот что произошло при вознесении. Именно эта попытка пользоваться человеческим языком для описания реальности, которая у ранних последователей Иисуса не вызывала сомнений и не позволяла от нее отмахнуться, наводит нас на подозрение в том, что все повествования о воскресении – на самом деле более поздние дополнения развивающейся традиции. Почему именно поздние? Потому что изначальное воскресение, где бы оно ни происходило и кто бы его ни видел, оказалось настолько мощным опытом встречи с живым Иисусом, что никаких объяснений не понадобилось. Последующим поколениям христиан такие объяснения потребовались, чтобы разобраться в своих представлениях о Боге как о чем-то отличном от них, пребывающем где-то наверху, где-то далеко. Словом, во всем, что касается радикальных противоречий рассказов об этом отдельном, ключевом эпизоде жизни Иисуса, наша задача – пройти за рамки внешних объяснений, в глубину, и попытаться определить этот опыт.

Прошу, обратите внимание и на частный характер явлений воскресшего Христа, как о них говорится в Новом Завете. Ни одно из них не происходило прилюдно или в где-нибудь в храме. Эти явления свершались не при всех – в отличие от истории о воскрешении Лазаря, поведанной Иоанном. Вспомним: когда Лазаря якобы воскресили из мертвых, он явился в погребальных пеленах, и их в прямом смысле могли увидеть скорбящие близкие, друзья и даже недруги Иисуса. В конце концов друзья избавили Лазаря от этих одеяний. В ранних рассказах о явлениях воскресшего Иисуса действие происходит в галилейских селениях, действие более поздних перенесено в Иерусалим. Первые галилейские повествования смутны и загадочны. Павел не сообщает подробностей, говорит лишь, что первым воскресшего Иисуса увидел Петр (Кифа), а сам Павел, по крайней мере согласно его собственному перечню, узрел Иисуса последним – «после всех» (1 Кор. 15:1–8). Что бы ни увидел Павел, он утверждает, что все остальные видели то же самое. Однако ученые датируют обращение Павла в веру одним-шестью годами после распятия – это слишком долгий срок, чтобы он увидел Иисуса, воскресшего во плоти. Павел наверняка говорит о чем-то другом, что видел. Но о чем? Или он утверждает, что ему было видение, и если оно позднее показалось объективным другим, на самом деле для него, Павла, оно было субъективным? Было ли увиденное им действительно видением – или же озарением? Или речь идет уже о ясновидении? Отличалось ли оно чем-либо от предыдущих? Павел оставляет этот вопрос в сфере необъяснимого, хотя писал эти строки раньше всех: время создания его трудов пришлось на период от двадцати до тридцати четырех лет после распятия Христа, и до появления первого Евангелия в те дни еще оставалось лет шестнадцать, а может, и восемнадцать. Более близкими по времени источниками мы не располагаем.