Читать книгу "Наследие - Жан-Поль Дюбуа"

К концу недели меня уже выписали. В голове воцарились тишина и покой, я мирно спал и сбалансированно ел. Лекарства несколько замедляли процесс непосредственного созерцания сущности, но ясность мысли я сохранял. Я знал, что, если постепенно снижать дозы, все вернется на свои места.

Я сперва испугался великой пустоты и упрямых фантомов, дожидающихся меня дома, но медикаментозного коктейля, который мне прописали, вполне хватало, чтобы сделать обстановку более приемлемой и держать мою семейку на расстоянии. Несколько дней спустя — я давно вынашивал это решение — поставил дом на продажу, и к середине августа нотариус уже подписал договор. Менеджер по недвижимости вмиг устремился на предложение и тотчас же нашел покупателя. Архитектурный проект маленького коллектива, три этажа, одиннадцать квартир — там, где прежде жила одна семья. Времена менялись, менялась и система кодировки. Если Катракилисы пожелали бы по-прежнему жить в этом месте, они должны были бы уважать правила сообщества и приучиться жить в скученности и тесноте. Перед тем как навсегда покинуть дом, я разбросал пепел отца по его саду. Теперь ему придется иметь дело с начальником стройки.

Потом я сложил то немногое, чем владел, в багажник «Триумфа» и отправился в баскские земли. Я поселился в отеле в Байонне, пока искал жилье. В конце концов я снял маленькую квартирку в Ондариббиа, по-французски называемая Фонтаррабиа, в Испании, на другом берегу Бидассоа. Я жил на последнем этаже здания, в котором было одиннадцать этажей, выходящем прямо на бухту, расположенного по адресу, который человек, скованный смирительной рубашкой лекарственных препаратов, был совершенно не в состоянии запомнить: Рамон Ирибаррен Пасеалекуа Ибилбидеа, 10.

Везде, куда хватало глаз, береговая линия и мраморная поверхность океана. Бесконечный мир. Чтобы поехать во Францию, я пользовался рейсовым катером и спустя несколько минут оказывался уже в Андайе. Я мог пешком ходить за покупками, кататься как сыр в масле, несколько раз в день переезжать из страны в страну. Деньги за дом позволяли мне жить, не работая.

Мне легко удалось справиться с синдромом отвыкания, и мое состояние весьма улучшилось. Я ездил на машине на вершину Жезкибеля и смотрел, как зарождаются зимние бури. Я смотрел, как эти силы вступают в действие, вздыбливают океан, сметают со своего пути все, что препятствует движению. Я глядел на эти ураганы и вспоминал силу волн, грызущих камни возле дома в Сокоа, у которого не было другого вывода, чтобы всеми силами вцепиться в скалу и цепляться за землю.

Январь 2001 года. Дождь, практически всю зиму дождь. Небо, скупое на свет, доступное только в определенные редкие часы посещения. Некое душевное и умственное отупение, которое я принял сперва за умиротворение. Слишком много сна. И потихоньку — возвращение моих родственников. Им не понадобилось много времени, чтобы обнаружить меня и узнать мой непроизносимый адрес. Их охота началась в тот же день, когда я перестал принимать лекарства. А дальше они пустили все на волю времени, поскольку оно работало на них, с самого начало было на их стороне.

В конце месяца я принял решение.

Гусеницы-древоточцы вернулись. Они тоже взяли мой след. И, появившись, принялись за дело. Сначала осторожненько, легонько, в первые часы ночи, потом активнее — к утру. Ледяное касание их телец, проделывающих ходы в моем теле, было отвратительно. Как и шум их челюстей, прогрызающих мясо и кости. В самый ужасный момент ночи, когда строительные работы приобретали максимальный размах, я закрывал глаза и, чтобы перекрыть эти звуки, в полный голос повторял: «Kvinnen I mit liv, Kvinnen I mit liv». Я пытался черпать силы и помощь везде, где только мог. Digmus paradigmus. Днем все тоже стало по-прежнему. Бесконечные марш-броски. Вверх по улице Рамон Ирибаррен Пасеалекуа Ибилбидеа, потом на рейсовый катер, потом проход по пляжам Андая, потом возвращение домой на катере. И на следующий день поход возобновляется, я поднимаюсь на вершину Жезкибеля, пешком, по горной дороге, как домашнее животное, потерявшееся по дороге из Сантьяго-де-Компостела. Надо было разбить о скалу все дни, один за другим, расколотить их вдребезги. И если мне это удавалось, я мог воспользоваться часом-другим передышки перед тем, как начнется ночная сарабанда.

Я пытался не слушать того, что происходит в моей голове, но не удавалось. Это было так же немыслимо, как попытаться противостоять «волне Дропнера», подняться в одиночку против тридцатиметровой громадины. Digmus paradigmus. Мое детское заклинание больше не имело никакой силы. Священный союз древоточцев и семейки практически довершил свою задачу. Им понадобилось сорок четыре года, чтобы превратить меня в одного из своих. Силы мои иссякли, но я как-то поутру сумел собраться, сосредоточиться и вновь начать лечение. Мне необходимо было достаточно ясности ума, чтобы доделать кое-какие дела, урегулировать последние вопросы.

Насекомые временно впали в спячку, а семейка отправилась в путешествие по темному коридору.

Я отправился к нотариусу, чтобы назначить своими единственными наследниками Оливию Гарднер и Джои Эпифанио. «Триумф» я безвозмездно уступил продавцу автомобилей в обмен на хорошее обращение и уход. Что касается трех моих прекрасных перчаток для пелоты, я скромненько повесил их в раздевалке «Джай-Алай» в Сен-Жан-де-Луз, где я участвовал в первом в своей жизни турнире.

Наступил четверг пятого апреля 2001 года. Я закрыл все счета, завершил дела. Несмотря на побочные эффекты лечения, мне удалось ни на йоту не отклониться от траектории. Этим утром, как всегда за последние две недели, я принял минимальную дозу, которой было достаточно, чтобы обуздать мой психоз, но при этом рассудок сохранялся незамутненным.

Погода была прохладной и пасмурной, но время от времени солнце начинало сиять в просветы между облаками. Убив личинок древоточца на всю сегодняшнюю ночь, от заката до рассвета, я испытывал что-то вроде умиротворения.

Несомненно, оно явилось следствием негласного договора, заключенного с отцом и личинками. Я наконец принял его наследие, то самое, для которого я был задуман, с самого начала, то, которым он связал меня по рукам и ногам рулонами скотча.

Но начиная с этого самого утра, начиная с момента, как я увидел занимающийся рассвет, тоска и страх вновь поселились во мне. В принципе испытывать страх в подобный момент совершенно нормально. Если оглянуться вокруг себя, становится понятно, что невозможно покинуть столько красоты без того, чтобы не испытать ужас утраты. Ужас последней квагги. Ужас последних мгновений.

Я слышал, как бьется сердце. Панкурония у меня не было.

Я очень сожалел, что мне не удалось найти свое место.

Отец прыгнул с восьмого этажа. Мой балкон был на одиннадцатом. Мне показалось, что земля бесконечно далеко. Я надеялся, что не закричу. Надеялся, что буду вести себя с элегантностью тупика lunde, который в самую сильную бурю засыпает, спрятав голову под крыло. Ветер дул с океана. Я ощущал в сердце биение экстрасистол. Меня пугало то, что должно случиться.

На журнальном столике в гостиной, на самом виду, я оставил две черные записные книжки. В той, где указывались патологии, я пометил: номер восемнадцать, галлюцинаторный психоз/древоточцы. Во второй я записал всю уставную информацию: Катракилис, Поль, сорок четыре года, четверг пятого апреля 2001 года, 14:40 минут.