Читать книгу "Северная роза - Елена Арсеньева"

Ну, Цецилия Феррари! Только такая наивная дурочка, как Троянда, могла вновь попасть под влияние Цецилии и даже проникнуться к ней доверием. Но она так исстрадалась, была так одинока, ей так нужно было сочувствие и понимание!..

А Цецилия все понимала: ведь и она была некогда брошена Аретино, кто же лучше ее мог посочувствовать мучениям Троянды? Но неужели все случившееся, лишь месть отвергнутой женщины своей сопернице – расчетливая, дьявольски-хитрая месть?.. Или Цецилия просто-напросто без раздумий пожертвовала своей «подругой» для спасения собственной жизни и того положения, которым она так дорожила?

Нет, «без раздумий» – тут не годится. Это о ком угодно можно сказать, только не о Цецилии. Уж она-то все обдумала, все рассчитала своим изощренным умом. Это кошмарное явление, конечно, было подготовлено заранее, зрители созваны… а ведь представление едва не провалилось! Наверняка Цецилия намеревалась привести зрителей в разгар любодейной сцены при луне. Что-то ее, наверное, задержало. Что? Да теперь уж не узнать. И какая разница? Все равно не в эту ночь, так в следующую Цецилия добилась бы своего. Ей просто повезло, что не пришлось ждать, что Троянда поддалась жалости к этому несчастному, который исступленно наказывал себя за ее грех (ведь Гвидо всего лишь поддался искушению, а ввела его в искушение именно она!), и бросилась его останавливать. Если бы Цецилия не ворвалась, они, конечно, снова предались бы любви, потому что бедный монах был донельзя возбужден, а Троянде было жаль его до слез, а может быть, себя, ту, прежнюю, сунувшую голову в петлю от страха перед грехом… сколько уж с той поры накопилось этих грехов – не счесть. Но вот, кажется, настал им предел.

Даже и постаравшись, она не смогла бы вспомнить ни одного слова, сказанного судьями. Единственное удалось ей понять: если суд и не был правым и милостивым, то был скорым, а исполнение приговора тоже должно было последовать незамедлительно. И хорошо. В могиле было лучше, чем в глухом мраке холодного каменного мешка, куда ее затолкали. Могила – это покой; а тут целые годы можно было умирать, сходить с ума, вновь приходить в себя, переживать агонию, падать с оледенелой скамьи на оледенелый пол, биться на нем и снова погружаться в глубокое, напоминающее смерть оцепенение…

В такие минуты к ней пришли тюремщики, и хотя Троянда слышала их спор о том, жива узница или нет, сама она не могла бы доподлинно ответить на этот вопрос. Чудилось, что о ком-то другом говорят, кого-то другого закутывают в грубую холстину, несут, больно вцепившись в плечи и щиколотки, швыряют на дно лодки, потом на мокрые ступеньки…

Свежий, пахнущий солью и дождем ветер вернул ей сознание. Это был запах жизни, и Троянда почувствовала, как слезы щиплют глаза. И все-таки ей достало хладнокровия понять, что это внезапное возвращение к жизни может обернуться для нее мгновенной смертью.

Невероятным усилием она подавила внутреннюю дрожь и заставила себя лежать неподвижно, покуда чей-то голос словно бы шепнул ей: «Пора!»

Она заставила свое запеленутое тело скатиться по ступенькам – о, как больно били они по ребрам! – и сумела задержать дыхание, когда студеная морская бездна приняла ее. Мгновенно освободила голову, руки, наклонилась, принялась распутывать узлы, стягивающие ноги. Лука, в отличие от своего напарника, потрудился на славу! Хорошо хоть, что почти сразу ощутила под ногами отмель и перестала погружаться. Узлы почти поддались ее неистовым пальцам, когда что-то вдруг тяжело ухнуло рядом с нею, взметнув ил и песок. Потом больно задело плечо. Покрывало, свободно реявшее где-то рядом, внезапно отяжелело и наползло на Троянду, вновь опутывая ее непроницаемой сетью. Опять удар в плечо. Палачи забрасывали ее камнями! В приливе отчаянного страха Троянда рванула последний узел и ринулась вверх в то самое мгновение, когда уже не оставалось сил сдерживать дыхание. Грудь разрывалась, голова, чудилось, вот-вот лопнет… Мелькнула последняя здравая мысль, что если она высунется из воды, ее увидят и прикончат, что надо еще потерпеть… Но это означало умереть от удушья, и Троянда вынырнула, с хрипом втянула в себя воздух, мимолетно изумившись, почему вокруг все какое-то белесое… успела еще сообразить, что ее скрывает надувшееся куполом покрывало, а потом чей-то огненный палец чиркнул по виску – и ее, почти лишившуюся сознания от боли, вновь потянула в себя глубина.

И все-таки Троянда еще боролась… отчаянно боролась с этой вязкой, плотной глубиной.

Ей помогало течение: оно вдруг схватило вялое тело и повлекло за собою так стремительно, что Троянда не смогла бы сопротивляться, даже если бы хотела.

Это оказалось очень умное течение! Оно словно бы почувствовало, что добыча его не может бесконечно оставаться на глубине, и вдруг начало вертеть и подбрасывать Троянду, и так вертело и подбрасывало до тех пор, пока не вытолкнуло ее голову на поверхность. Троянде удалось немного отдышаться, и когда течение снова решило с ней поиграть и повлекло в глубину, у нее достало силенок удержаться на воде, слабо шевеля руками и ногами. Если бы она могла чему-то удивляться, то удивилась бы, поняв, что плывет. Она умела плавать! Каким образом?.. И вдруг вспыхнуло воспоминание: женщина в белой рубахе, облепившей мокрое, пышное тело, держит на ладонях девочку и ласково приговаривает:

– Ручонками загребай, а ножонками молоти – вот и поплывешь, дитятко!

Голос ее журчит, и смех журчит, и журчит светлая вода, обтекая детские растопыренные пальчики, и звенит-заливается в высоте незримый жаворонок, и солнце печет мокрую голову, а мама все учит Дашеньку:

– Одной ручкой, а потом другой, попеременке, вот, вот. Да не вместе, не вместе – так только собачонки плавают! – И она все смеется, и журчит ее смех, и журчит вода…

Троянда тихо засмеялась, и волна захлестнула ей рот, тело вновь сделалось тяжелым, непослушным…

Она открыла глаза, как бы цепляясь взглядом за мутное небо в увалах серо-желтых, болезненных, озябших туч. Лик луны глядел сквозь расщелину тьмы – Троянда протянула к ней руки. Луна ведь была ее сообщницей так недавно… или давно? Когда это было – серебряная ночь, серебряное тело в ее объятиях? Когда? И было ли? Она не помнит… но вспомнит потом, если останется в живых.

Голова болела невыносимо, и горло жгло, и соленые брызги разъедали глаза, но Троянда всем телом вырвалась из объятий ревнивого течения, которое так и норовило унести ее в открытое море, чтобы там закружить в смертельной пляске.

Нет, нет, этого не будет! Ведь луна высветила зубчатую оконечность мыса, и сквозь соленую влагу моря прорвался запах земли. Ветер прилетел оттуда, коснулся лица Троянды ароматами роз, жасмина, розмарина. Пахли сады… Сады Мурано? Значит, земля совсем близко!

Она простерла руки к этому ветру, моля унести ее… но море тянуло, тянуло за собой! Троянда била его растопыренными ладонями, отталкивала локтями, расшвыривала коленями, пинала, выплевывала, море выливалось из ее глаз вместе со слезами…

Вдруг что-то с силой заскребло по животу, потом, сердито заворчало, набилось в пальцы… вытекло, исчезло – и снова приникло к Троянде.

Она лежала на прибрежной гальке, и волна, отчаявшись увлечь ее с собой, теперь прощально лизала измученное тело. Затем, простившись, она отхлынула, и Троянда осталась одна. Тело без чувств.