Читать книгу "Сладкая горечь - Стефани Данлер"

– Есть что-то в паршивых забегаловках, – сказал он. Он остановился перед стеклянной витриной с вульгарной неоновой вывеской – столовая где-то на 6-й авеню. Он открыл дверь и добавил: – Просто обожаю.

Над нами, сея желтый свет, маячила желтая луна, но вывеска так слепила, что я не смогла разобрать название. Внутри сидели несколько человек: неприметный мужик в плаще у стойки, престарелая пара в кабинке. Пока я пыталась пригладить волосы, Джейк первым прошел в конец стойки и устроился на табурете. Он стащил промокшую насквозь зеленую армейскую куртку, рукава рубашки у него оказались настолько короткими, что мне стали видны татуировки. Ключ на внутренней части предплечья смотрелся бугристо, выше локтя – задние ноги носорога, голова которого, вероятно, находилась где-то на плече. По правому бицепсу спускался раздвоенный хвост – русалки, наверное.

– Эта на остальные не похожа. – Я указала на ключ.

– Ага, не слишком хорошо получилась. – Он одернул рукава рубашки.

– Ключ к твоему сердцу? – игриво, глупо спросила я.

– Конечно, принцесса.

Он стал оглядываться в поисках меню, и я заткнулась.

Справа от нас сидела пара не многим старше меня. У нее были длинные, выпрямленные утюжком, крашеные платиновые волосы, а корни – черные. На голове – веночек из искусственных цветов. Парень был таким волосатым, что я не могла рассмотреть его лица: борода, из-под вязаной шапки торчат длинные патлы, в черной с красным клетчатой фланелевой рубахе. Мне они показались знакомыми, такие, вероятно, могли бы жить неподалеку от моей квартиры.

– Кажется, они пришли с концерта.

Джейк поглядел на них раздраженно.

– Да таких, как они, пруд пруди.

– Говорит парень, у которого байк и сигареты «Амэрикэн спирит».

Ответом мне стала сухая, лаконичная улыбка.

– Неужто кто-то узнал, кто такие хипстеры? Молодец, новенькая.

А я знала, что они живут неподалеку от меня и что ярлык уничижительный. А еще я знала, что никогда не буду такой, как они. Даже в кожаной куртке я не сумею выглядеть своей. Я слишком переживаю из-за не тех вещей. Официантка швырнула нам два гигантских меню и ушла.

– Никакого блюда дня?

Джейк внимательно изучил меню. Когда она вернулась, он заказал два кофе без сахара и светлое пиво «курс».

– Стейк с яйцом, – сказал он и подождал меня.

Я даже в меню не посмотрела.

– Что у вас вкусного? – спросила я официантку.

– Ничего, – улыбнулась она.

Ей было основательно за пятьдесят, она вся словно бы состояла из валиков, подушек и складок, зато нарисовала себе удлиненные египетские глаза поверх морщин.

– Сэндвич с индейкой, наверное. Удачный выбор?

Официантка молча забрала наши меню. Джейк на меня не смотрел, точно думал, что совершил ошибку. Я сказала себе, брось, веди себя нормально, ничего особенного не происходит, двое приятелей обедают, все путем.

– Похоже, ей шутка не понравилась. Как дома? – спросила я, не встречаясь с ним взглядом.

– Дома?

– Ты же ездил домой на День благодарения?

– Обычная бодяга. Не без причины там столько самоубийств зимой.

– Но родных-то ты повидал?

– У меня нет семьи. Я езжу к Симоне.

Меня одолевали десятки вопросов. Что это значит? Что сталось с твоей семьей? Какая семья у Симоны? Почему ты не остался здесь? Наконец, я сказала:

– У меня тоже семьи нет.

Он поднял брови.

– И я должен в это поверить? Маленькая Джейн Эйр одна-одинешенька в большом мире?

– Я думала, ты не флиртуешь с девушками, которые читают книги.

Он кашлянул и ответил:

– Верно.

Месяц назад я видела, как Джейк ел стейк с фуа-гра. Повара потешались за его спиной, потому что он такой худой, и на спор приготовили ему отвратительно декадентское блюдо. Во время смены он, не переставая, что-нибудь жевал, но из-за Симоны я считала, что у него утонченный вкус. А сейчас увидела, как он уминает пригоревший стейк с яичницей в ночной столовой – просто хищник, который вечно голоден. Он был корифеем безразличия, она – корифеем внимательности.

– И когда ты сюда перебрался? – спросила я, возя картонным сэндвичем по тарелке.

– Лет семь, может, восемь назад? Не знаю, не помню.

– И все это время работал в ресторане?

– Лет пять.

– Тебе там не нравится?

– Да он давно выдохся.

– Но никто не уходит?

Он покачал головой. Довольно печально.

– Никто не уходит.

Он пододвинул мне чашку, и я отпила, – кофе оказался слабенький, водянистый.

– Корица. Я прав, Нэнси? – обратился он к официантке. Она его проигнорировала. – Они тут в смесь корицу добавляют.

– Сомневаюсь, что ее зовут Нэнси. – Я отодвинула кофе.

– Уже снобка? Быстро ты.

– Нет.

Взяв белый хлеб с сэндвича, я макнула его в майонез, пальцами скомкала бекон. Несъедобно, но, вероятно, я все равно не могла бы его проглотить. Я столько раз себе воображала свидание, а теперь оно происходит наяву, но я не могу вжиться в происходящее. Я посмотрела на Искусственный Веночек и Лесоруба, которые как раз собрались уходить. Я попыталась увидеть нас их глазами. Попыталась увидеть нас как пару, которая всегда сидит на этих табуретах в углу, нас на картине Эдварда Хоппера.

– И… – сказала я.

Он смотрел в свою быстро пустеющую тарелку.

– Ты в каком районе живешь? Тебе там нравится?

– Это собеседование или допрос?

– Эээ… Я просто пыталась…

– Нет, все путем, я понял. Просто дай-ка надену костюм с галстуком, если хочешь поиграть. – Заложив по локону курчавой пряди за каждое ухо, он прокашлялся: – Наилучшим примером моей жизненной позиции, прощу прощения, служебного положения, в тот период может послужить случай, когда я нес пьяную старуху Кирби…

– Ладно, поняла. Ты не хочешь рассказывать, где живешь.

Он снова принялся за еду.

– Ты выносил миссис Кирби?

– Если бы только один раз. Она весит как перышко. – Подобрав последние крошки, он оттолкнул тарелку. Рыгнул и посмотрел на меня. Наконец он выдавил: – В Чайна-тауне.

– Здорово. Я слышала, там, правда, очень круто.

– Круто?

– Ну, не знаю… Неверное слово? Хипстер сказал бы иначе?

– Нет, слово-то ничего. Да, это крутое место. А семь лет назад было еще круче, а по-настоящему крутым оно было лет десять назад, еще до моего приезда. Понимаешь, ребята, что сидели вон там, – он указал на пустую кабинку, – не способны взять в толк, что «круто» всегда говорят о прошлом. Для тех, кто это пережил, кто задавал стандарты, которым вот эти пытаются подражать, для тех людей ничего крутого в той жизни не было. Для них это была просто повседневность: счета, дружба, импульсивный неряшливый секс, долбаная скука, миллион пустячных решений, как провести время. Попытки анализа это разрушают. Ты называешь что-то «крутым» и тем самым вешаешь на него ярлык. А тогда оно исчезает. Остается только ностальгия.