Читать книгу "Кристалл Авроры - Анна Берсенева"

Стол был уже накрыт, посередине стояло блюдо с узбекским пловом, но принесенной Леонидом еде все обрадовались.

– Марфа ваша – просто сокровище, – сказал Виктор Морозов, когда из открытой кастрюльки с кнелями под грибным соусом пошел головокружительный запах. – Где вы ее только нашли?

Донка познакомилась с Марфой в то время, когда обе они скитались без крыши над головой по вокзалам и каким-то еще местам, о которых она вспоминать не хотела, а Леонид и рад был, чтобы его жена забыла их как можно скорее. Появлению Марфы, которую Донка, выйдя замуж, неизвестно как отыскала, он не обрадовался именно по этой причине. Но Донка проявила настойчивость, и Марфа водворилась на Соколе. Что, учитывая Донкину неумелую бездомовность, пришлось кстати, особенно когда родился Вася.

Обещанный гость уже сидел на диване под прекрасным сюзане, привезенным Ольгой из Туркестана. Он в самом деле оказался интересен Леониду, потому что отчасти являлся его коллегой. Звали его Эндрю Бенсон, он был инженером и приехал из Детройта, чтобы строить на дальней окраине Москвы завод для производства автомобилей Форда. Бенсон прибыл в СССР недавно, русского языка еще не знал, но намеревался изучать. Впрочем, все собравшиеся, кроме Донки, знали английский, кто в совершенстве, как Виктор, кто на приемлемом уровне, как Леонид и Ольга, так что трудностей при разговоре не возникало. Да и в самом Эндрю было так много обаяния, что невозможно было представить, чтобы общение с ним могло оказаться трудным. Одни лишь его глаза, светло-голубые, то и дело вспыхивающие улыбкой, вызывали мгновенную приязнь.

– Мы, Леня, пока вас не было, спорили, – сказала Ольга, раскладывая по фарфоровым гарднеровским тарелкам нарезанный курник; Марфа готовила этот многослойный и многосложный пирог виртуозно. – Я считаю, что Москва выглядит уныло, а Эндрю со мной категорически не согласен.

– Даже ваш Сокол вовсе не выглядит уныло, – заметил Эндрю. – Кстати, кто придумал такое эффектное название?

– Намеревались строить в Сокольниках, – ответил Леонид. – Потом строительство перенесли, а название осталось в таком вот виде. В Сокольниках площадка оказалась неподходящая, – пояснил он. – А здесь песчаные почвы отлично подошли.

– Сокол наш ото всей остальной Москвы отличается разительно, – добавила Ольга. – Потому мы и решились на переезд, хоть я на Остоженке родилась, а здесь дальние выселки, и даже электричества у нас до недавних пор не было, и на работу мне отсюда через весь город ехать приходится.

– Но в части того, что Москва застраивается уныло, я согласиться никак не могу, – вернулся к теме Леонид. – В конце концов, это относится к моей профессиональной сфере, и я с уверенностью скажу: такого размаха, такой свободы, как в нынешнее десятилетие, архитектура никогда еще не знала.

– Оно заканчивается, – произнес Морозов.

– Что заканчивается? – не понял Леонид.

– Десятилетие. Начинается новое.

– Это всего лишь числа, Витя, – пожал плечами Леонид. – Двадцать девятый год или тридцатый – это всего лишь хлопок пробки от шампанского.

– Кстати, о шампанском, – сказала Ольга. – У нас есть бутылка, и я предлагаю распить ее сейчас же.

– Жалко, Ольга Алексеевна, – заметила Донка. – Ведь вы ее наверняка к новогодней ночи приготовили.

– В новогоднюю ночь я работаю, Витя к матери поедет. Открывайте, Леня. Только не гусарствуйте, я боюсь, когда пробка стреляет.

Стреляющей пробки Леонид, конечно, не боялся, но Ольгину просьбу выполнил. Шампанское, лишь слегка хлопнув, полилось в бокалы, и его веселый шелест усилил ощущение праздника.

– Я рад быть в Москве и рад, что Виктор познакомил меня со своей женой и друзьями, – сказал Эндрю. – Я понимаю, что имеет в виду Леонид, когда говорит о невиданном размахе. Мы тоже это ощущаем – я имею в виду всех, кто приехал сейчас в СССР из Америки. Нас ведь здесь много, – пояснил он, глядя почему-то на Донку. – Советское торговое представительство опубликовало в Нью-Йорке рекламу, что вы нуждаетесь в специалистах, и на десять тысяч вакансий сразу же прислали сто тысяч заявлений. Представьте себе только!

Донка улыбнулась. Странно было, что слова Эндрю вызвали у нее улыбку, она ведь не понимала их смысл. Да если бы и понимала – что уж в них такого для нее радостного?

– Думаю, скоро здесь будут настоящие американские колонии, – ответив Донке такой же ясной улыбкой, продолжал тот. – Строительство просто грандиозное! Не только в Москве, но еще в двух больших городах на Волге, и на Днепре, и где-то в области российских черноземов, и на Урале. Я читал в «Нью-Йорк таймс», что одна только фирма Альберта Кана спроектировала уже пятьсот предприятий для СССР. Даже не сомневаюсь, что все эти проекты у вас реализуются. А тот тракторный завод, который будет на Волге, целиком строят сейчас у нас, потом разберут, перевезут через Атлантику сюда и соберут снова.

«Почему она так на него смотрит? – Леонид чувствовал уже не удивление, а беспокойство. – С какой стати?»

– Приятные перспективы для американской промышленности, – усмехнулась Ольга.

– Почему же только для американской? – возразил Эндрю. – Ведь все эти заводы будут построены здесь. У ваших людей появится настоящая индустриальная работа, они приобретут высокую квалификацию.

– Те, кто выживет, – добавил Морозов.

– Ты сегодня что-то мрачен, Витя, – заметила Ольга.

В ее голосе явственно послышалась тревога.

– Извините, – сказал Морозов. – На работе обстановка напряженная, оттого мне все, может быть, в слишком мрачном свете видится. А может быть, не видится! – добавил он с сильным чувством, которого явно не мог сдержать.

Что именно в Госплане, где работал Морозов, так его расстроило, было Леониду неизвестно, но в высокой квалификации Виктора он не сомневался, поэтому не сомневался и в том, что тот не сгущает краски.

Однако сейчас его волновало не мрачное настроение соседа, а почему Донка так смотрит на американца.

Впрочем, уже через минуту ни Морозов не был мрачен, ни Донка на Бенсона не смотрела. Выпили шампанского, развеселились, включили патефон – вот она, прелесть отдельно стоящего дома, можно не бояться побеспокоить соседей! – и стали танцевать. Леонид подумал было, что жена захочет танцевать с Эндрю, и ему сделалось не по себе, но она положила руки ему на плечи, он обнял ее за талию, они сделали по комнате несколько туров вальса, и все время, пока танцевали, Леонид видел в ее взгляде, обращенном на него и ни на кого более, то радостное сияние, от которого сердце его вспыхивало счастьем.

Ей хорошо, и даже американец злосчастный является просто частью того, от чего ей хорошо – ее любви к мужу, дружбы с порядочными людьми, милого дома, в котором спит ребенок, тихой улицы, на которой стоит этот дом, ярких звезд над ним в морозном небе… Все это, обняв свою жену, Леонид почувствовал так же ясно, как чувствовал в себе. Глупость подозрений относительно Эндрю Бенсона, глупость и неуместность ревности стала ему так очевидна, что он покраснел бы, если б мог.