Читать книгу "Проклятие обреченных - Наталия Кочелаева"

И Акатов прогрел как следует мотор и поехал к своему дому, твердо решив уже ночевать в гостинице, а утром уехать хотя бы на время в деревню. Но ему хотелось напоследок хотя бы посмотреть на окна, как давеча, чтобы впитать в себя теплый свет и чуть-чуть надежды. Но – и не понял, как ноги сами понесли по знакомым ступеням, истершимся от его шагов, и он прикоснулся к кнопке звонка и отдернул руку, словно обжегшись. Прозвучало далекое таинственное «динг-донг», и тут же послышались легкие шаги. Это Анна бежала открывать дверь, и тут она сказала, а он услышал:

– Кто бы это мог быть?

И по этим словам, по интонациям ее милого голоса Акатов вдруг понял, что жена думала о нем и, быть может, сию секунду воображала, что он позвонит в дверь, чтобы остаться навсегда… Но теперь она не смеет поверить в то, что ей казалось и желанным и невозможным.

– Вадим, ты?

Он обнял ее, удивившись, что она так мала ростом, он уже успел забыть это, надо же! Лицом Анна уткнулась в его грудь, прижалась, вдыхая знакомый и ставший родным за столько лет запах, и вдруг заплакала.

– Ну не надо, не надо, – бормотал Акатов, целуя ее в макушку, в теплые спутанные пряди. – Не плачь.

Но у него самого подозрительно щипало в носу из-за того, что она так некрасиво, так искренне заревела, из-за того, что он понял вдруг – браки заключаются на небесах, и ему на веки вечные дана от Бога именно эта женщина маленькая и тщедушная, с морщинкой на переносице, с некрасивым распухшим ртом, прелестная и жалкая своей слабостью перед ним.

И еще он понял, что никогда и ни о чем не спросит у нее, никогда не потребует объяснений, пусть даже все, что говорила ему Галина, окажется правдой. Ведь у него у самого рыльце в пушку, он не чист перед ней, и право у него только одно: любить ее, какой бы она ни была, любить до последнего вздоха.

Им не дали вдоволь пообниматься, потому что дверь, ведущая в покои Риммы Сергеевны, вдруг тихо раскрылась и на пороге показалась ее сиделка – крупная, черноволосая и такая неразговорчивая, что казалась всем глухонемой. Она и на этот раз не изменила себе, сделала приглашающий жест рукой, и Анна шепнула мужу:

– Мама хочет с нами поговорить.

Больная уже, вероятно, слышала, что Акатов пришел, слышала, как радостно всхлипывает ее дочь, и теперь ей, натуре активной и властной, не терпелось поучаствовать в семейном воссоединении. Вадиму Борисовичу, шагнувшему на порог, показалось, что теща стала выглядеть немного лучше, мышцам лица постепенно возвращалась гибкость, глаза ее блестели, но говорила она все же плохо.

– Она рада вас видеть, – сказала вдруг сиделка, обращаясь к Акатову. – Она говорит, что очень рада вас видеть и что все время ждала, когда вы вернетесь. Знала, что вы вернетесь, – исправилась она, прислушавшись к прерывистому гуканью больной. – Она говорит, что любит вас, как сына, которого у нее никогда не было, любит вас искренне и бескорыстно и просит прощения за то, что никак не проявляла своей привязанности. Но это оттого, что такой уж она человек.

– Я тоже, – перебил ее Акатов, чувствуя щекотку в уголках глаз и уже не стесняясь своих слез. – Я тоже ее люблю и прошу прощения. Все будет хорошо. Если что-то…

– Она сейчас будет спать, – кивнула сиделка. – Завтра поговорите, все завтра. Ступайте, не беспокойте мне пациентку.

Последнее она добавила, конечно, уже от себя, и Вадим с Анной вышли, прижавшись плечом к плечу. Потом они сидели на кухне и пили чай, и все время что-то ели, посмеиваясь друг над другом, над своим ночным аппетитом, который, конечно, был следствием стресса. Кукушка выглянула из часов и прокуковала три раза. В кухню вошла сиделка Риммы Сергеевны – она была уже одета в светлый плащ, не по погоде легкий, в руках держала старомодную кошелку.

– Вы уходите? Вы разве не останетесь до утра? – удивилась Анна.

– Сегодня в этом нет необходимости, – ответила ей женщина. – Думаю, мне вообще больше не нужно будет приходить.

– Как? – вскрикнула Анна и обернулась к мужу – мол, делай же что-нибудь!

Тот внушительно откашлялся:

– Может быть, дело в деньгах, так я… Сейчас дела, признаюсь, не очень хороши, но мы могли бы…

Сиделка энергичным жестом отказалась от его предположения.

– Ей больше не понадобятся мои услуги, – сказала она и бесшумно растворилась в темноте коридора.

– Подождите, я отвезу вас! – вскочил Акатов, но услышал только, как мягко затворилась за ней входная дверь – она ушла, как всегда не прощаясь. – Ушла…

– Странная она все же, – пробормотала Анна. – Как так можно – уйти и такое вот сказать напоследок. Как ты думаешь, это значит, что мама совсем плоха?

– Не думаю.

– И где ты ее только нашел?

– Я? Я ее не находил. Я думал, ты ее нашла.

– Она просто пришла, и…

Не сговариваясь, воссоединившиеся супруги подошли к окну, а за окном шел снег, и асфальт перед подъездом покрылся уже белоснежным полотном, и на нем не было следов. Ни одного.

А Римма Сергеевна спала и не знала, что в эти ночные часы в ее теле совершается таинственная и благодатная работа, что мельчайшие сосуды восстанавливаются, незримые клеточки оживают и она семимильными шагами приближается к выздоровлению. Ей снился ослепительный, стерильный свет операционной, привычные запахи и звуки, и ей снилось чувство, такое бывает, столь привычное чувство собственной силы и правоты. В этом сне Римма знала, что любому возмездию, любому искуплению положен предел и что она сполна заплатила по счетам, предъявленным ей судьбой, и какой отныне станет ее жизнь – будет зависеть лишь от нее самой.

Утром Римма проснется и встанет с постели сама – впервые за несколько месяцев. Она позовет дочь и сама удивится, услышав свою речь. А через неделю она вернется к работе, удивив своих пациентов, своих коллег, своих завистников. Она будет мыслить ясно, действовать решительно, и успех будет сопутствовать ей во всем, но Римма никому никогда не скажет, что обрела она в эту ночь, и не спросит ни у кого, кто же была ее таинственная сиделка, – потому что будет знать об этом больше прочих.

• • •

Утро выдалось солнечное, но потом подул холодный ветер, нагнал с севера низких туч. Осень напоследок любит просиять по-утреннему, зардеться восходом на окнах противоположных домов, но, словно опомнившись, напустить клочковатых туч. В окно Сережа видел, как тетка выходит из подъезда, как наклоняется, захваченная сильным порывом ветра, придерживает берет, как ее автомобильчик приветливо мигает фарами навстречу хозяйке. Нина предлагала его подвезти, он отказался. Слишком рано. Можно еще поваляться, потом всласть напиться кофе, полежать в ванне. Теперь у него редко выдавались такие утра – чистые и тихие, незамутненные суетой, озаренные холодным предзимним светом. Теперь он все чаще просыпался в доме Ады и еще сквозь сон ощущал обступившие его чужие запахи: мускус ее духов, ее горькое со сна дыхание, уксусный аромат шелковых простыней. Ей часто снились кошмары, во сне она стонала, скрипела зубами, а порой, проснувшись среди ночи, Сережа видел, что она не спит, а, опершись на локоть, смотрит на него страшными, мерцающими в темноте глазами. На вопросы она тогда не отвечала, ложилась и отворачивалась к стене, и снова слышалось ее ровное дыхание.