Читать книгу "О Китае - Генри Киссинджер"

Для Соединенных Штатов, напротив, конец Корейской войны и приход администрации Дуайта Эйзенхауэра стали признаками возвращения к «нормальному состоянию» в стране, которое продлится до конца того десятилетия. В международном плане Корейская война явилась показателем приверженности коммунистов экспансионизму посредством политической подрывной деятельности или военной агрессии там, где это только возможно. Доказательства тому находим в разных частях Азии: повстанческая война в Малайзии, силовые претензии «левых» на власть в Сингапуре и во все больших масштабах разгорающиеся войны в Индокитае. Американцы ошибались только в одном, полагая, будто коммунисты сплочены, как монолит, не понимая всей глубины подозрительности, даже на этой ранней стадии, между двумя коммунистическими гигантами.

Администрация Эйзенхаура справлялась с угрозами агрессии методами, заимствованными из собственного опыта в Европе. Она пыталась укреплять боеспособность граничащих с коммунистическим миром стран при помощи, например, плана Маршалла и создавала военные союзы по типу НАТО, такой, как СЕАТО (Организация Договора Юго-Восточной Азии) с участием новых государств, граничащих с Китаем в Юго-Восточной Азии. Она, однако, совсем не учитывала существенную разницу между условиями в Европе и на азиатской периферии. Послевоенные европейские страны были уже сформировавшимися государствами с разработанными государственными институтами. Их жизнестойкость зависела от сокращения пропасти между ожиданиями и реальностью, вызванной разрухой Второй мировой войны, — широкий проект, который оказался вполне выполнимым, хотя на его выполнение и отводилось сравнительно немного времени в историческом плане. При наличии внутренней стабильности проблемы безопасности вылились в оборону против потенциального военного нападения через установленные международные границы.

В Азии по периметру китайских границ государства, напротив, находились еще в стадии становления. Перед ними стояла задача создания политических институтов и политического консенсуса при наличии этнических и религиозных расхождений. Это была не столько военная, сколько концептуальная задача; угрозу безопасности больше представляла внутренняя подрывная деятельность и повстанческие движения, чем сформированные воинские подразделения, пересекающие границы. Именно в этом заключалась проблема Индокитая, где в результате окончившегося французского колониализма осталось четыре страны (Северный Вьетнам, Южный Вьетнам, Камбоджа и Лаос) со спорными границами и слабыми национальными традициями в вопросах независимости. Эти конфликты имели собственную внутреннюю динамику, не поддающуюся дотошному контролю из Пекина, или Москвы, или Вашингтона, однако находящуюся под влиянием политики в стратегическом «треугольнике». Поэтому в Азии существовало очень мало, если совсем не было, военных проблем. Военная стратегия, политические и социальные реформы были непостижимым образом взаимосвязаны.

Первый кризис в Тайваньском проливе

Пекин и Тайбэй претендовали на две противоположные версии одной и той же китайской национальной идентификации. С точки зрения Гоминьдана, Тайвань не мог считаться независимым государством: он стал местом пребывания для правительства в изгнании Китайской Республики, которое временно изгнали коммунистические узурпаторы, но которое — как усиленно заявляла гоминьдановская пропаганда — вернется, чтобы вновь занять свое законное место на материке. Согласно концепции Пекина, Тайвань являлся ренегатской провинцией, чье отделение от материка и союз с иностранными державами представляли собой последний признак «векового угнетения» Китая. Обе китайские стороны соглашались с тем, что Тайвань и материк являются частью одного и того же политического образования. Разногласия касались вопроса о том, какое китайское правительство является законным.

Вашингтон и его союзники периодически запускали идею признания Китайской Республики и Китайской Народной Республики как разделенных государств — решение так называемых «двух Китаев». Но обе китайские стороны отчаянно сопротивлялись данному предложению, объясняя это тем, что оно не даст им возможности выполнить священный национальный долг освобождения другой стороны. Вопреки своей начальной позиции Вашингтон согласился с отстаиваемым Тайбэем положением о том, что Китайскую Республику следует рассматривать как «подлинное» китайское правительство, имеющее право на место в ООН и других международных организациях. Помощник госсекретаря США по делам Восточной Азии Дин Раск — позднее он станет государственным секретарем — изложил такой подход в докладной администрации Трумэна в 1951 году, заявив, что, несмотря на внешнее противоречие, «Бэйпинский режим [так гоминьдановцы называли Пекин]… не является правительством Китая… Он не является китайским. Он не уполномочен говорить от имени Китая в сообществе наций»[226]. Китайская Народная Республика со столицей в Пекине, по мнению Вашингтона, не была законной и ничего не представляла собой с дипломатической точки зрения, хотя фактически контролировала самое большое население в мире. Такая позиция будет оставаться, с некоторыми небольшими вариациями, официальной американской позицией на протяжении последующих двух десятилетий.

Непреднамеренным последствием этого будет американская вовлеченность в китайскую гражданскую войну. Согласно пониманию Пекином концепции международных отношений, Соединенные Штаты последними в череде иностранных государств действовали сообща на протяжении целого столетия с целью проведения политики разделять и властвовать в Китае. По мнению Пекина, до тех пор пока Тайвань остается под правлением отдельной административной власти и получает иностранную политическую и военную помощь, план создания «нового Китая» останется незавершенным.

Соединенные Штаты, как главный союзник Чан Кайши, не разделяли планы гоминьдановцев в отношении освобождения материка. Хотя сторонники Тайбэя в конгрессе периодически призывали Белый дом «спустить Чан Кайши с цепи», ни один из американских президентов серьезно не рассматривал проведение кампании по пересмотру результатов победы коммунистов в китайской гражданской войне — такие подозрения были глубоким заблуждением со стороны коммунистов.

Первый прямой тайваньский кризис возник в августе 1954 года, всего лишь немногим более года после окончания активных военных действий во время Корейской войны. Предлогом для него послужили мелкие территории для пристанища гоминьдановцев с материка: присутствие националистических сил сохранялось на нескольких хорошо укрепленных островах, находящихся на небольшом удалении от китайского побережья. Эти прибрежные островки, располагавшиеся гораздо ближе к материку, чем к Тайваню, включали острова Цзиньмэнь (Куемой) и Мацзу, а также ряд других участков суши меньшего размера[227]. В зависимости от принимаемой точки зрения прибрежные острова становились либо передовой линией обороны, либо, как утверждала гоминьдановская пропаганда, передовыми оперативными базами для будущего неизбежного освобождения материка.