Читать книгу "Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык"

Атака дивизии могла и не состояться, и вообще, только недоразумение развернуло события в драматическую сторону. Генерал Хрущев вспоминал, что «…впоследствии генерал-адъютант Коцебу сказал, что он в эти минуты послал по поручению главнокомандующего полковника Вонтана к Бельгарду с приказанием атаковать Гасфортову гору; но как только Вонтан поехал, 12-я дивизия двинулась в атаку против Федюхиных высот. Это крайне удивило главнокомандующего и он, считая невозможным атаковать в одно и тоже время два пункта неприятельской позиции, вернул Вонтана».

АТАКА ОДЕССКОГО ПОЛКА

Полковник Скюдери с Одесским полком быстро перешел Черную и вслед за отходившими пехотинцами противника перешел канал. Для одесцев это была привычная работа. Нечто подобное им уже пришлось делать в сражении при Четати 25 декабря 1853 г. Уже тогда стало ясно, что в огромных потерях, которые несла русская пехота, при минимальных успехах достигаемых ею, виноваты были не только командиры, но и «…вся школа тех годов, в своем ослеплении плацпарадными тонкостями незаметно подготовлявшая весь ужас Альмы, Инкермана и Черной речки». Единственным утешением было то, что все это с лихвой искупалось «…удивительным мужеством и стойкостью удивительных войск». Шли в бой 4 августа 1855 г. офицеры и солдаты Одесского полка с плохими предчувствиями. Уже на Дунайском театре они начали задумываться над причинами поражений. «А те, кто задумывался, были правы. Ибо уже надвигалась Альма, уже слышался запах Инкерманской крови, уже реяли тени погибавших на Черной речке…».

Полковник Святополк-Мирский с началом рассвета услышал ружейную стрельбу слева. «Это было начало атаки Сардинской позиции на Гасфортовой горе. Нас двинули вперед». Одесский егерский полк начал перестраиваться для атаки. Стрелковую цепь составили две роты 2-го стрелкового батальона и все солдаты полка, имевшие нарезные ружья и штуцера. «Сколько мне помнится, таких людей было по десяти человек в роте». Первую линию составил 4-й батальон «…в ротных колоннах в одну линию, — имея в интервалах рот артиллерию». Три батальона следовали за ними в колоннах к атаке. Приблизившись к реке, «…артиллерия снялась с передков и открыла пальбу, — цепь наша тоже начала стрелять».

Положительно, что в первой фазе сражения артиллерия находилась там, где ей предписывал боевой порядок — в интервалах рот первой линии. Пятнадцать минут перестрелки продолжались без особого результата, хотя отдельные снаряды добавляли суматохи, попадая в расположение французских войск. Дальнейшие события начали развиваться стремительнее и драматичнее.

«Вдруг кто-то подъехал к полку и пискливым неприятным голосом, столь дурно влияющим во время боя, закричал: “Одесскому полку занимать мостовое укрепление”. Полковник Скюдери вышел вперед и внятно, спокойно скомандовал: “Батальоны вперед, дирекция на середину, — скорым шагом, марш”. Увы, это было последнее приказание и последние командные слова, которые мне довелось слышать в этот день. Батальоны двинулись бодро, быстро, ровно в ногу, как один человек».

Стремительность натиска русской пехоты в этот день отмечали все, даже явные русофобы. Так в статье «Сражение на Черной», Энгельс отмечал, что «…русские продвигались через водопроводный канал и вверх по склону высоты с невиданной для них быстротой и воодушевлением». Похоже, это был последний волевой порыв российских солдат в этой войне, когда каждый из них считал, что если с ними Бог, то какая разница сколько врагов против: «Полки 12-й пехотной дивизии, имея впереди Одесский егерский полк, быстро двинулись в атаку; храбрые одесцы, предводительствуемые командиром полка полковником Скюдери, кинулись бегом на мостовое укрепление…».

У Святополк-Мирского уточняется, что движение было все-таки не бегом, а шагом, но общий эмоциональный порыв констатируется точно. Князь весьма удачно подметил, что «…неприятель, кажется, только ждал этой минуты. С фронта, справа, слева, сверху, снизу, с близких неприятельских позиций и с самых отдаленных, посылались на нас снаряды всех форм и названий, — казалось, что нет свободного от них места и возможности кому-нибудь из наступавших спастись от истребления». Это вступила в дело батарея де Сайли. Пехотинцы французов разошлись в стороны, расчистив для нее сектора обстрела.

Однако находившуюся в состоянии боевого возбуждения русскую пехоту не так просто было остановить. Общее настроение солдатской массы овладело самим Мирским, очень эмоционально описавшим свое состояние в этот момент: «Батальоны наши, сохраняя шаг и равнение, продолжали двигаться вперед. Я оглянулся на своих людей, — они наступали мне на пятки, все глаза встретились с моими, в них блистал огонь отваги и геройского воодушевления, — это была поистине живая стена, сверкающая штыками. Казалось, нет силы и преграды, которых мы бы не могли преодолеть, — и действительно, колонну русских войск, хорошо настроенную, можно остановить только ее истреблением».

Но сильнейший огонь французов оказался отрезвляющим. Первыми почувствовали это на себе стрелки. Они прекратили движение и залегли: «…впереди нас лежали какие-то разбросанные люди, — это были солдаты нашей передовой цепи. Я попытался мимоходом двинуть их вперед, — они мне отвечали как-то нерешительно: “Мы раненые” и остались на месте».

Сказывался менталитет русского солдата. С переходом к тактике стрелковых цепей бойцу приходилось действовать в значительной мере изолированно от товарищей и что самое непривычное — от командиров, всегда ранее находившихся рядом. В первый этап переходного периода, пришедшийся как раз на севастопольскую кампанию, сказывалась имевшая место малая инициативность русского пехотинца, приученного все и всегда делать по команде. Приученная к парадным перестроениям русская пехота не могла быстро перестроиться для новых принципов тактики боя: «…сомкнутые части, даже ротные колонны, невозможны без громадных потерь; в рассыпном строю войска ускользают из рук начальников, и потому чем больше будут развиты и подготовлены нижние чины, тем с большею надеждою на успех будут они в состоянии преодолевать трудности боя. Что сколочено для наружного вида, то никогда не имело значения, теперь же в особенности; все это разлетится при первом хорошем огне».

Остановила движение первая линия полка — 4-й батальон. Очевидно, одним из первых выстрелов командир батальона был убит, а оставшиеся без общего управления роты даже не помышляли о продолжении движения вперед. Порядок был потерян. Святополк-Мирский говорит, что они не перешли линии артиллерийских батарей. Остальные батальоны, продвигаясь к реке, оставили позади и их, и стрелковую цепь.

Предмостное укрепление было взято без какого-либо существенного сопротивления, с расстояния 100–200 шагов Одесский полк ускорил движение и батальон князя Мирского ворвался в него: «Мною овладело необыкновенное воодушевление, по всем жилам пробежала искра, — сердце рвалось из груди, и как будто поднимало меня от земли, — я бросился с криком “ура” вперед, — наткнулся на рогатку, с помощью барабанного старосты отбросил ее в сторону и вскочил в редут. Батальон не отставал».

Еще одно отличие Чернореченского от других сражений Крымской войны: если при Альме во время боев русские командиры, вплоть до батальонных, гордо красовались верхом, то к августу 1855 г. стрелки противника вынудили их в бою находиться пешими. Бессмысленное гарцевание перед строем в значительной мере уменьшало шансы офицеров выйти из боя невредимыми. Да и условия местности в этот день более подходили нахождению в пешем строю.