Читать книгу "Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл"

– Кстати, о противоречивых сигналах. – Он уходит от темы. – Ты даже ни разу не пригласила меня к себе.

Перед мысленным взором Хлои встают ее стены, увешанные портретами Милли. Ей было плевать, что подумает Клод, но с Джоной все по-другому. Она представляет каждую тщательно прорисованную ресничку, но Джона загораживает ей обзор – пустынная улица, отсутствующий автобус. Джона в оранжевой брезентовой куртке: деревянные пуговицы, капюшон, подбитый овечьим мехом.

Она сует руки в карманы.

– Где этот чертов автобус?

– Не меняй тему, Хло. Как иначе мы сможем друг друга узнать?

– Я вот она, здесь.

– Но я даже не думал, что ты не хочешь детей. Что у нас разные представления…

Ее смех – как лобовая атака.

– Ты еще в самом начале ясно дал понять, что у нас нет будущего. А теперь вдруг возникли какие-то дети? – Ей самой не нравится, как звучит ее голос. Слишком звонко, слишком пронзительно. – Если ты ищешь кого-нибудь вроде Кейт, то ты явно ошибся адресом. Я даже тортик испечь не сумею.

– Меня вообще не колышут твои кулинарные способности.

– Что, я так плохо готовлю?

Она пытается обратить все в шутку, но глаза Джоны остекленели после трех порций джина.

– Мы с Одри пытались завести детей…

– Но мы об этом не договаривались.

– Как и о твоем письме.

– Что?

– Я имею в виду другое. Только после того что ты сказала в баре, я понял, что думал о чем-то большем… В смысле, твое стихотворение предполагало… – Он умолкает на полуслове. – Просто я перестал понимать, кто мы друг другу.

– Значит, нас уже двое.

У нее ощущение, что они играют в каштаны. Их каштаны-сердца раскачиваются на веревках. Давай, бей. Не попал? Хлоя накручивает веревку на сжатый кулак, но тут подъезжает автобус. Конечно, когда он уже не нужен. Глядя в окно, Хлоя видит на остановке стоящую к ней спиной девочку с двумя хвостиками.

Хлоя не может сказать ему, что потеряла ребенка. Только не человеку, который мечтает стать отцом. В ту ночь его мучает бессонница, и она тоже не спит. Ей хочется превратиться в клавиши пианино. Она легла бы под его пальцы и рассказала бы свою историю: ударами молоточков, обклеенных фетром, с переходом в минорную тональность. Джона играет на пианино в соседней комнате. Хлоя переворачивается на живот. Спрятав голову под подушку, она пытается хоть что-то понять. Если бы Джона был настроен серьезно, он бы делал какие-то шаги к сближению – они могли бы вместе поехать в отпуск, завести собаку. А так она даже не знает, кто ему нужен: она сама или просто любая женщина, способная родить ребенка. Фотографии его жены по-прежнему смотрят со стен и полок.

Всю следующую неделю они продолжают встречаться, но как-то вяло. Ее бесит их трусость, их неспособность восстать против этого гнетущего угасания, этого тусклого выгорания. Она обещает себе, что порвет с Джоной, но утром в субботу они лежат в постели, и его голая икра, омытая осенним солнцем, кажется вдруг такой трогательной, беззащитной… Хлоя просто не представляет, как отказаться от этой привычки к нему. Его тело по-прежнему напоминает ей Ахилла – раненого, взъерошенного, но она уже поняла: чтобы его сохранить, ей надо подобрать для него другое обрамление. В один из вечеров на неделе она переспала с Клодом, и когда Джона спрашивает, чем она занималась, Хлоя отвечает, что ужинала со своим бывшим. И это он – не она – улыбается, словно извиняясь.

– Мы свободные люди. Вольны делать все, что хотим.

Их ночи исполнены горячечным исступлением. Хлоя стоит на коленях, ее голова колотится о подушку; но она сама выбрала такой расклад, словно желая себя наказать. В постели их всегда трое, запутавшихся в тенетах рыжих волос. Джона целует ее в шею, а она задыхается от секретов. Наверное, надо вернуть дневник; спрятать где-то в квартире, чтобы Джона его нашел.

Джона спит, тонкая струйка его слюны течет Хлое на грудь. Хлоя смотрит в потолок и размышляет о том, как этот дом превратился в поле битвы между двумя женщинами. Но Одри не стягивает на себя одеяло, не забывает закрыть тюбик с зубной пастой, не ворчит, что в доме закончилось молоко. На дверце холодильника прикреплена их фотография со дня свадьбы; судя по вытянутой руке, снимок делал Джона. Ракурс не самый удачный, но оба смеются над собственной дуростью: кто делает селфи в такой торжественный день? Джона – в бордовом бархатном костюме, она – в белом платье-рубашке, украшенном розами. Прекрасные несовершенства новой семейной жизни.

* * *

Он не виделся с Хлоей уже неделю. Она не отвечает на его звонки, только шлет сухие, коротенькие сообщения, что скоро позвонит сама. Ему невыносима мысль о том, что она спит с кем-то другим. Но, возможно, так даже лучше: исчезнуть в собственном одиночестве, простом и понятном.

Накинув старый синий халат, Джона садится за пианино. За окном брезжит рассвет. Джона пытается сочинять музыку, но каждый раз почему-то сбивается на «Минутный вальс» Шопена. Много лет Одри была его музой, однако сейчас он заставляет себя прорабатывать возможности в настоящем; нота за нотой. Он пытается строить аккорды вокруг тела Хлои. Но думает лишь об одном: о ее нежелании иметь детей. Он всегда был уверен, что станет отцом; но действительно ли он готов попытаться еще раз, рискуя снова остаться с разбитым сердцем? Ему представляется Хлоя в коридоре больницы, в слезах.

– Я не Одри, – сказала она однажды. Когда они виделись в последний раз, она стояла у него в кухне. Ее облегающий свитер и туфли без каблука напоминали ему поэтов-битников. Не хватало только дымящейся «Голуаз». – Я реагирую по-другому. Хочу совершенно другого.

Она смотрела в окно, грызла ногти. Ему хотелось спросить, что ее так угнетает. Хотелось сказать, что она очень красивая. Ему хотелось заговорить с ней о хрупких вещах, создать пространство для искренности, и все-таки он промолчал. Просто включил проигрыватель – в надежде, что музыка скажет все за него.

Сейчас, сидя за пианино, он ее любит. Конечно, любит. Потому что он замечает ее привычки: как она ставит локти на стол и улыбается, положив подбородок на сплетенные пальцы; и всегда сморкается, когда сидит на унитазе. Хотя, может быть, это просто издержки близкого знакомства. Может быть, ей нужен кто-то другой. Кто-то, кто сможет сделать ее счастливой.

Над ним – фотография Одри на цветущем лугу в Корнуолле. Он снимает ее со стены, протирает стекло рукавом. Глядя на снимок, он вдруг понимает, что обе женщины, занимающие его мысли, во многом остались для него загадкой – они просто не дали себя разгадать, словно он был мальчишкой, которого не допускают к взрослым разговорам. Но если дать Хлое простор для сближения, к чему все приведет?

Джоне грустно, как это бывает, когда завершается определенный этап. Как в последний день школьных каникул. Или когда ты закончил учебу и съезжаешь уже навсегда из студенческого общежития. Прощальный взгляд на оголенные стены. Ошеломленный, растерянный, Джона ходит по дому, снимая со стен фотографии. Он почему-то торопится, носится как угорелый из комнаты в комнату, но замирает перед Одри на сицилийском пляже. Она в розовой широкополой шляпе. Скрестила руки на голой груди, смотрит прямо в камеру. Этот снимок остается на месте. Как и фотография в рамке на тумбочке у кровати.