Читать книгу "Восстановление нации - Казимир Валишевский"

Секретарь посольства, посланного в Москву императором в 1676 году, Лисек – свидетель исключительный. Совершенно противореча впечатлениям всех иностранцев, он находит лишь льстивые речи по адресу официального мира и других сфер столицы: князей, бояр, чиновников, как и самого государя. Но люди из народа вызывают в нем совершенно другие воспоминания: он видел их грубыми и жестокими, ловкими и хитрыми в торговле, не вызывающими никакого доверия: враждебными к иностранцам до того, что входили с ними в сношения крайне неохотно, и предающимися пьянству до полной потери сознания. Ежедневно, читаем мы в его рапорте, мы видели на повозках трех или четырех мертвецки пьяных. Часто также мы наблюдали, как мужья лежали уже без всякого сознания, жены их снимали с себя одну одежду за другого, отдавая их за водку, и доводили себя до того, что падали совершенно нагими и мертвецки пьяными около своих мужей.

Тогда, как и теперь, этот порок являлся главного язвою страны и так же, как и теперь, по тем же причинам, показывая вид, что они борются против этого зла, ни духовные, ни гражданские власти не употребляли никаких серьезных средств для уничтожения его. В монастыри посылались циркуляры с запрещением употребления крепких напитков, но у епископов были прекрасные запасы в погребах, и сам реформатор Никон напивался допьяна. Сам непьющий, Алексей любил иногда, чтобы бояре, окружающие его, напивались. С одной стороны, оказывали сопротивление старые привычки, а с другой стороны, правительство не решалось ограничить потребление спиртных напитков, так как пользовалось от них большим доходом.

Таким образом, шахматистов наказывали кнутом [этому заявлению автора нет документальных доказательств. Шахматы любил Иван Грозный, а курляндский посол в Москве Александр Таубе в 1675 году отмечал, что «в шахматы играют и старики, и дети; играющих можно встретить на улицах и площадях города»], а потребители водки пользовались на деле широкой терпимостью. Строго соблюдаемые приказы заставляли служащих во всех канцеляриях поститься на Страстной неделе и ходить в церковь ежедневно в пост. Воскресный отдых не претерпевал никаких уклонений, всякая работа должна была прекращаться в субботу вечером во время вечерни, и во все дни года было воспрещено развлекаться с паяцами и гадателями, играть с собаками, качаться на качелях и даже смотреть на луну с начала ее первой четверти или купаться во время грозы. Но и в воскресенья, и в другие дни можно было безнаказанно пьянствовать; мужчины и женщины купались вместе в общественных банях, или обменивались по выходе сквернословием с самыми неприличными жестами.

Жестокость нравов соответствовала их распущенности. Очень красноречивым указателем первой является большое число женщин, принявших монашество, чтобы избавиться от бесчеловечного обращения их мужей, запрягавших их в сохи или, избив их предварительно кнутом до крови, натиравших им раны солью! Но кроме этих варварств несчастные могли ожидать еще худшего. Убийство мужа женою навлекало на виновную страшное наказание – погребение заживо, но закон совершенно не предвидел обратного случая. Юриспруденция, впрочем, иногда делала дополнения к этим установлениям, и в 1664 году мы сталкиваемся с таким случаем, когда муж наказан кнутом за то, что убил свою жену, хотя она и была уличена в прелюбодеянии. Но этот факт является исключительным.

Насилие царило повсюду. В течение всего царствования Алексея даже столица представляла собою разбойничий притон. Дома самых важных вельмож походили на пристанища бандитов, так как многочисленная челядь, которую плохо кормили и скудно одевали, не получая жалования, не имела другого выхода, как кормиться разбоем. Целый квартал, на Дмитровке, был почти непроходим благодаря людям Родиона Стрешнева, князей Голицина и Татьева, которые работали там, вооруженные, днем и ночью.

Зверские поступки свойственны даже лучшим, самым культурным и самым мягким людям того времени. Получив известие, что сын Ордын-Нащокина прошел через границу без разрешения, Алексей дал отцу наказ истратить до 10 000 рублей, чтобы вернуть беглеца и, если это не удастся, то даже убить его. Человеческая жизнь ценилась крайне низко, и это презрение к жизни было свойственно как убивающим, так и их жертвам. Немец Рингубер присутствуя в 1684 году на одной из экзекуций, был поражен простотой, с которой ее производили ohne viele compliments zu machen [без жаалости]. Казни прямо ужасны. Продолжают допрашивать осужденных чуть не до эшафота, их снимают с колеса с переломанными членами, чтобы привести в камеру пыток, и все это не возмущало никого, даже самих осужденных на казнь.

Абсолютное подчинение индивидуума государству, одна из характерных черт эпохи, объясняет отчасти это явление. Индивидуум часто возмущается, вступает в борьбу с господствующей властью, но, побежденный, подчиняется своей участи и заботится лишь о том, чтобы умереть прилично и праведно, как если бы он был в своей избе. Часто осужденных приводят к эшафоту несвязанными, они спокойно кланяются присутствующим, повторяя: «Простите, братцы!» Затем сами помогают палачам. Обвиненные в прелюбодеянии женщины, зарытые в землю заживо, благодарят наклоном головы тех милостивцев, которые бросают в колоду, специально предназначенную для этой цели, монеты на их погребение.

Такой же грубой и дикой является материальная жизнь не только народных масс, и более образованных слоев, без следа какого бы то ни было изящества или хотя бы самого элементарного комфорта, даже в жилищах вельмож. Крестьяне и рабочие живут подобно животным и едят не лучше последних. «Вся их кухонная утварь, – говорит Стрюйс, – состоит из нескольких горшков и глиняных или деревянных блюд, которые мылись один раз в неделю, из оловянной кружки, из которой пили водку, а также деревянного кубка для меда, который они почти никогда не ополаскивали». Так жили все слои населения.

Крыжанич, правда, замечает, что они начали строить вместо деревянных домов каменные или кирпичные, но что внутренне убранство лишено по-прежнему комфорта; серебряной посуды мало, чаще используются глиняные горшки и деревянные блюда. Крыжанич не не видел блестящей оловянной посуды, которая так часто встречалась в то время в Германии, даже в домах бюргеров. На стенах не было никаких украшений, кроме паутины. Перины не использовались, только шерсть или солома; дневная одежда служила ночью простыней и одеялом. Никаких изысков в пище – каша, капуста, огурцы, соленая рыба, часто испорченная, – вот обыкновенное меню. Приправами служили лук и чеснок, запах которых наполнял даже дворец царя. Крыжанич присутствовал на царском пиру и заметил, что его тарелка не была мыта по крайней мере в течение года.

На таких пирах угощение было обильное, количество яств и питий чрезмерное, но на Мейерберга это производило только отталкивающее впечатление.

«Одно опьянение кладет конец их манере пить, и никто из них не покидает стола, пока не свалится мертвецки пьяный. Во время обеда отрыжка, выходившая у них изо рта с запахом водки, лука, чеснока и репы, вместе с … так портили воздух, что можно было умереть, сидя вблизи них. Платки у них не в карманах, а в шапках, и так как они садятся за стол с непокрытыми головами и им лень тащиться за шапкою, то они сморкаются в руку и обтирают потом носы скатертью».

Картина, действительно, получается отталкивающая из всех этих свидетельств, полная тождественность которых исключает всякую возможность ошибки. Вдумчивый и вполне беспристрастный наблюдатель не только по свойствам своего ума, но и благодаря тягостным испытаниям, пережитым им в его приемной стране, Крыжанич не ограничился тем не менее одними мрачными красками, которые он сообщил своей кисти. И мы должны, без сомнения, последовать его примеру. У этого народа – дикарей, лентяев и пьяниц – он, прежде всего, констатирует полезный дух строгой политической дисциплины. Она казалась, по его мнению, способной развить во всех классах общества чувство долга. Он заметил, что, хотя по природе склонные более грабить, чем сражаться, солдаты этой страны никогда между тем не давали дёру, если ими хорошо командовали, и, защищая крепости, скорее умирали с голоду, чем сдавались. Ему казалось также, что, налагая на тех же людей ряд других суровых принудительных мер, моральная дисциплина Домостроя охраняла их от сибаритства, которое наложило свой отпечаток на более свободную и более роскошную жизнь западных народов. Много путешествуя, Крыжанич не мог, с другой стороны, не отметить, что и других странах испорченности было предостаточно. Другие страны тоже оставляли не самое благоприятное впечатление. Европейский квартал Москвы, который Ренгубер посетил в 1684 году, тоже не показался немцу оазисом добродетели. Прибавим, что даже Париж в это время был городом малоблагоустроенным. Буало написал в 1660 году такие стихи: