Читать книгу "Галя - Вера Новицкая"

Вот, наконец, тот человек, который сейчас вольет широкий поток светлой радости в их существование или потушит последний теплящийся еще в сердце огонек надежды.

В комнату входит худощавый седой старик, со строгими тонкими чертами лица. Он издали отвечает на поклон Гали и, не теряя ни секунды, подходит к кроватке ребенка. Тщательно, подробно производит он осмотр.

Гале кажется, что еще немного, еще две-три минуты этой пытки неизвестностью, и сердце ее разорвется на части. Она впивается взглядом в лицо доктора, но его выражение строго и непроницаемо; ни одна черточка не выдает мыслей и впечатлений этого выдержанного человека.

Осмотр окончен. Сейчас раздастся страшный приговор: жизнь или смерть.

— Очень серьезно, — как тяжелый удар молота, упало жесткое слово среди напряженной тишины. — Дорога каждая минута, пока сердце еще не отказалось работать. Я сделаю подкожное впрыскивание, но, если этот раствор окажется бессильным…

Профессор, оборвав фразу, в знак своей дальнейшей беспомощности развел руками.

Но вдруг, при взгляде на помертвевшие лица этого сильного молодого мужчины, точно согнувшегося и постаревшего в одну секунду, и этой юной девушки, казавшейся воплощением самой скорби, добрая и ласковая улыбка осветила строгие черты старика. Он теплым и растроганным голосом добавил:

— Тогда остается еще один крайний выход, но… Не нужно пока думать о нем. Будем больше верить в… Милосердие Божие, — на секунду запнувшись, вымолвил профессор; в торжество науки, очевидно, не столь тверда на сей раз была его личная вера. — А теперь приступим.

Истребовав и получив все необходимое, доктор достал из бокового кармана футляр со стеклянным шприцем и ампулку с какой-то жидкостью. Несколько кратких приготовлений, и содержимое цилиндрика постепенно исчезло под бледной, прозрачной кожей больной. Девочка чуть вздрогнула от минутной боли укола и снова неподвижно застыла с закрытыми глазами в прежнем положении.

— Часов через пять-шесть результат выяснится, а пока будем терпеливо ждать и… надеяться, — снова ласково улыбнулся профессор.

Ему предложили поужинать и выпить чаю, затем отвели в предназначенную для ночлега комнату, снабдив газетами и журналами.

И снова поползли томительные бесконечные часы ожидания. Аккуратно, добросовестно раздавался в положенное время размеренный часовой бой, загадочный и страшный заключенной в нем тайной: приближал к смерти или возвращал к жизни истекший промежуток неподвижно распростертое крохотное детское тельце?…

Было уже за полночь. Профессор только что возвратился из комнаты больной после нового освидетельствования ее пульса и сердца и в раздумье опустился в кресло. Вдруг раздался легкий стук в дверь.

— Войдите, — проговорил старик.

На пороге показалась Галя. Ни кровинки не было в ее лице; из широко открытых глаз глядела смертельная тоска. Девушка быстро подошла к сидевшему.

— Скажите, профессор, ведь… Все кончено, да? Надежды нет? Вы только для утешения сказали, что через час-два лекарство может подействовать? И хорошо, пусть он, бедный, надеется, но ведь это неправда? Раз улучшения нет до сих пор, то его и не последует? Я угадала? Да? — глядя прямо в лицо профессора, с дрожью в голосе допрашивала Галя.

— Вы молчите, значит, я права? — снова допытывалась она.

— Боюсь, что да, — тихо проронил профессор.

— Я это чувствовала, я почти не надеялась. Хотела и не могла. Но вы упомянули еще о другом средстве, вы сказали, что совсем в крайности… Ведь вы испробуете, вы примените его? Вы же сделаете? Правда?… — молила девушка, едва произнося слова от душившего ее волнения.

— Я имел в виду вливание живой крови в организм больной, — пояснил профессор, — но это доставит малышке только бесплодные лишние муки… Сердце так слабо, оно не выдержит напора свежей крови. С вероятностью в девяносто девять процентов последует немедленный смертельный исход, — возразил старик.

— Но ведь есть еще этот один, сотый! Подумайте, целый процент! — как утопающий за соломинку, хваталась Галя за эту маленькую сотую долю надежды, разросшуюся до неимоверно больших пределов и сиявшую ей как спасительный маяк в бурю. — Профессор, ради всего святого, ради всего дорогого, умоляю вас, испробуйте! Ведь тут хоть один процент, один, да есть.

А иначе безвыходны все сто… — сорвавшимся голосом закончила девушка.

— Да, с этой стороны вы, конечно, правы, дитя мое, и я готов согласиться, но ведь одного моего желания мало: где же тот безусловно здоровый субъект, который согласится пожертвовать частью своей крови? — спросил старик.

— Ах, если дело только в этом! — со вздохом облегчения вырвалось у Гали, и что-то вроде бледного луча осветило ее личико. — У меня ее так много, этой крови! И я всегда здорова, никогда в жизни еще не болела. Ради Бога!.. Ради Бога, возьмите ее скорее, скорее! Я так боюсь!.. Ведь дорога каждая минута… Секунда даже!.. Ведь вы согласны? Да? Вы сказали. Ну, так скорее, ради Христа, скорее! — дрожа от нетерпения, торопила Галя.

Но профессор осторожно взял девушку за руку и ласково посмотрел в ее матово-бледное исхудавшее лицо:

— Милая моя девочка, взять у вас кровь? — заговорил он. — Да я готов вам самой добавить ее сей же час! Ведь вы истощены до крайности, только нервы да сила воли еще держат вас на ногах. Это ж безумие: рисковать погубить одну и даже не спасти другую…

Но Галя перебила его.

— Я умоляю, я заклинаю вас всем для вас святым, исполните мою просьбу! Вы не знаете, вы не можете себе представить, что составляет для отца этот ребенок! В нем его все, у него больше ничего нет. Это его солнце, его воздух, его жизнь! Он не переживет, не вынесет ее смерти! И вы не знаете, что за человек он сам. Профессор, вы тоже отец, у вас тоже есть дети, вы не можете не понять, не почувствовать всем сердцем, всей душой не почувствовать, что испытывает, как страдает этот отец! — со сложенными на груди руками, молила Галя.

— Да, это я слишком хорошо могу понять, — задумчиво подтвердил старик. — Но ведь и у вас есть отец, мать, может быть, братья и сестры.

— Никого у меня нет, — перебила его девушка, — я одна на свете, лишняя и никому не нужная. Ничья жизнь не разобьется, ничье счастье безвозвратно не разрушится, если умру я. Я чужая всем. Кроме этой крошки и ее отца меня никто не любит, я никому не нужна. Ну а если и их не станет, ни его, ни ее, тогда и мне жить незачем! — с силой вырвалось у нее. — Профессор, ради Христа, ради ваших собственных детей, спасите, спасите этого ребенка!

И, не зная, как просить, каким еще образом умолить этого человека, она, не отдавая себе отчета в том, что делает, опустилась перед ним на колени и припала губами к его худой старческой руке.

Профессор был растроган до глубины души. Что-то теплое и влажное, подступив к глазам, сдавило ему горло. Безмолвно взяв обеими руками голову Гали, он пристально смотрел в это еще совсем детское худенькое личико, в эти ввалившиеся от бессонных ночей, тоски и тревоги потухшие затуманенные глаза. И на мгновение ожили перед ним былые светлые юношеские мечты, вера в правду, в добро, в бескорыстную любовь, в жажду жертвы и подвига. Все, придавленное годами, жизненной борьбой, обманами, разочарованиями, неблагодарностью и черствостью людской, — все воскресло, засияло в тайнике этой усталой души; казалось, далекие радужные грезы на миг воплотились в образе этого великодушного и самоотверженного юного существа. И старик понял ту великую сладость жертвы, которая, каков бы ни был ее результат, одна будет утешением для этого полуребенка.