Читать книгу "Светофор, шушера и другие граждане - Александра Николаенко"

В длинном доме, где жил Виктор Иванович, в тот день проводились профилактические ремонтные работы по газовому обеспечению, и о том висело на подъезде, у домофона, бумажное объявление. Но Виктор Иванович объявления не заметил. Ему было не до того.

И газ по 4-му подъезду перекрыли на три часа (с 17.00 до 1900) и принесли свои «извините» за временные неудобства.

Да. Такие вот дела.

И Виктор Иванович полежал еще немного, а телефон все кричит! Все дребезжит, и звук так и впивается в уши. Мешает. Будит.

Он подумал: «Ладно, отвечу, и потом… А то так невозможно…», и он встал и снял телефонную трубку.

А оттуда эта дама, новая хозяйка Мяуньи, кричит и плачет, и он сквозь ее всхлипы еле что сообразил и собрал…

Она, эта женщина, кричала, что кот у нее умирает. У него изо рта пена идет, и он лежит под дверью у нее и хрипит.

И побежал Виктор Иванович со всех ног, и пока до метро, пока на троллейбусе (до метро Измайловской от метро Октябрьское поле очень долго, с пересадками), он только молился Маше, молился Саше, молился Маечке, чтобы Мяунья не умер…

И они его услышали. Наверное.

И Мяунья дождался Виктора Петровича, и поехал в переноске обратно, в свою оставленную ему по нотариально заверенному завещанию квартиру.

Дитя

Родился как-то раз, под Крещение, у одной женщины черт.

В родильном доме № 64, по улице героев Панфиловцев дело было и, конечно, за полночь, (где-то в первом часу).

Обычно, когда черти рождаются, то тут только слепой этого не заметит. То ребеночек как ребеночек, а то шерсть, копытца, щетина да пяточек. Еще на УЗИ доктор видит, что у женщины там некоторая неприятность в животе вырисовывается, а тут, как нарочно, дама эта, у которой черт родился, на все эти их медицинские мероприятия не ходила, анализы не сдавала и ведать не ведала, что в ней дитя завелось, пока, вот, не родила черта.

Это крупная была дама (бывают такие дамы, что очень на покушать хромают), вот и она была одна из таких.

Сядет, бывало, завтракать, и завтракает до ужина, а там уже и новый завтрак не за оврагами.

Как она умудрилась при ее аппетитах успеть такое дело, это вопрос не к нам, к тому же о таких делах неудобно незнакомую женщину спрашивать. Однако каким-то образом она умудрилась, и ее привезли на скорой помощи всю в схватках, и она им раз, и родила прямо в кресле одним махом черта, да так легко ей это удалось, что они (доктора) даже ахнуть не успели.

Вот она родила себе, и лежит, в потолок смотрит. Отдыхает. (Это все мамочки так после родов проделывают, дело-то тяжелое, не каждый мужчина такое вытерпит.)

Вот, она лежит, а они, медицинские работники, люди хотя и бывалые, но тут всё-таки и они подрастерялись, столпились… Медсестричка одна даже сознание, говорят, потеряла, пришлось еще и с ней возиться.

Но они видят, чертик у этой женщины вышел крепенький (серенький, правда, волосюки по всему тельцу, вместо носишки пятачок, вместо родничка – рожки).

А тот, что роды принимал, главный доктор, с Нового года еще Старый Новый год провожал, и он подумал, что эта пакость ему мерещится. И все так подумали, потому что в больницах тоже люди работают, а новогодние праздники пропускать не годится.

И главный доктор делает вид, что все у него под контролем и это не черт, а самый обыкновенный младенец.

Акушерка, хоть ей и было тошно с этим чертенком возиться, его, как всех прочих, обмыла, в пеленочку завернула и на весы.

Видит: на все четыре триста потянуло дитя. Просто не дитя, а целое научное открытие. Сенсация, скажем…

Но им, докторам, в их непрерывном графике рождаемости не до научных открытий. Они думают: «Как бы эта внезапная мать, как увидит, что родила, от дитя с первого взгляда не открестилась и не принялась орать, что младенца ей подменили».

Смотрят, а мать уже в себя пришла и требует своего бесятку к груди.

(Это все мамочки, почти, как в себя после родов придут, так делают.)

И эта туда же.

И акушерка быстренько дитя в душевую, и там она его безопасной бритвой обрила, тальком обсыпала (рожки, конечно, так оставила, не спиливать же их? Думает, пропишем, что шишки просто, родовые травмы) и кое-как рожки волосенками прикрыла.

И ничего, кстати сказать, у нее все это вышло (вот что значит опытный медицинский работник). Просто не черт у этой акушерки получился, а, прости Господи, конфетка, даже пятачка не заметно.

Матери – отрада. Отцу – гордость. А родильному дому – гора с плеч.

Отдали черта матери, и дня три не прошло, как их из больницы выписали, от греха подальше, и медкарты в их районную детскую поликлинику передали, по месту жительства.

Приходит следующий день по сводке в квартиру к этой роженице районный педиатр.

Мать ей скорее тапочки, и в комнату ведет, свою гордость показывать.

Доктор дитя развернула и ахнула. Не дитя ей оно показалось, а просто розовый бутон. За все годы практики эта педиатр такого хорошенького мальчонки не видала.

Ему шесть дней от роду, а волосики на головке льняные курчавятся, глазки голубенькие вовсю таращатся, губки гулькают, на кожице ни единого диатезного пятнышка и уже и зубки у этой прелести доктор чайной ложечкой настукала…

Даже уходить не хотела, все наглядеться на дитя не могла…

Только, правда, на головке, как в медицинской карте 64-го роддома прописано, две родовые гематомки нащупала. Волосенки раздвинула. Смотрит: рога.

Ну, думает, рога и рога, с кем не бывает? (Она вообще подслеповата была.) И ромашковые успокоительные ванночки прописала.

Только доктор за дверь, мать к своему сатаненку.

Он лежит в своей кроватке, копытцами хиленькими дрыгает, и вместо «гуль-гуль» «хрю-хрю», – вот и вся разница.

Она его к тому времени уже очень полюбила. Привязалась к нему. А что? Материнское сердце не камень. Будь он, думает, хоть сам черт, а я его все равно люблю, и он у меня от любви замечательным человеком, может, станет.

Я, думает, его хоть какого любить буду, не беда, мол, что у него пятачок и щетинка, зато вот у него какой хвостик с кисточкой! И радо-радешенько сердце матери своим зубастым уродцем.

Такие дела, значит, бывают на свете, сердцу (тем более материнскому) не прикажешь.

И вот он растет.

Людям глаза застит.

Сунется, бывало, в коляску какая-нибудь старушонка, он, хитрый, «гуль-гуль». Только старушонка кыш из коляски, он опять шерстью покроется, и пятачок.

А мать думает: «Вот он у меня какой умница!» – Мне, мол, за него, перед соседками стыдиться нечего. И она своему нетопыренку погремушки, она ему пирамидки-кубики, прочие игрушки.