Читать книгу "Бабочка на огонь - Елена Аверьянова"

— Нет, это ни в какие ворота не лезет, — тем временем, пока молочница Надежда Петровна натирала полы с другой стороны дома, волновалась на открытой веранде Злата. — Ты слышишь меня, дядя? Я не понимаю, зачем ты привез к нам следователя? Кстати, я могла бы и не отвечать на его вопросы. Он откуда, сказал?

— Из Любимска, Злата, — ответил Василий Сергеевич. — Он сказал это несколько раз, и я думаю, что ты и сама запомнила. А насчет того, что ты, как говоришь, могла бы не отвечать, скажу так — к чему этот снобизм? В Любимске погибла Мирра — член нашей семьи, и мы должны сделать все, чтобы помочь следствию найти преступника, ее убившего. В противном случае это может быть неправильно истолковано соответствующими органами. Мы и так в центре внимания общественности. Какой-то год неудачный. Сначала — Артем, теперь — Мирра. Кстати, она мне звонила из Любимска, похвалилась, что нашла интересные факты из жизни Артема и твоей матери, факты для своей книги. Как она с ней носилась, — покачал головой Василий Сергеевич. — Я потом поговорю с этим следователем. Когда дело раскроют, попрошу его вернуть наброски Мирриной книги.

— Дядя, какой ты наивный. Так они ее тебе и отдадут, — усмехнулась Злата. — Если сейчас не позвонить Матвею Исаевичу, не видать тебе Мирриной книги как своих ушей и не читать. Кстати, ты сказал, что следователь отдал тебе часть Мирриных вещей. Дискеты там не было?

— Нет. О какой дискете речь?

— Как о какой? Мирра могла печатать свою книгу на компьютере. То есть ее книга могла быть уже на дискете.

— Ты полагаешь? — заволновался Басманов-Маковский. — Подумаю. Любимск далеко, в провинции неразбериха, тамошние милиционеры Миррину книгу и за улику-то не считают. Потеряют вещь, и концов не найдешь. Нет, никакой книги, никакой дискеты мне этот следователь не отдал. Что-то по мелочи: сумочку, одежду, косметику. Все сто раз проверенное и перетряхнутое. Возможно, действительно, лучше сейчас позвонить. Какая ты, Злата, умная, — сказал он, опустив глаза, и почти сразу же, внезапно для Златы, глянув на нее в упор. — Я вот что хотел спросить. Ты уж на старика не обижайся. А что у тебя с пропавшим статистом было? Я не понял, ты ездила с ним отдыхать или нет?

Злата опять усмехнулась. Она только и делала, что усмехалась весь последний час. Сначала усмехалась, отвечая на вопросы следователя. Теперь — разговаривая с дядей.

«Смешно, — подумала про себя Злата. — А сделать ничего не могу. Заклинило».

— А я, Василий Сергеевич, на грубые вопросы стараюсь не отвечать тем же, — сказала Злата, обидевшись. — Я их игнорирую.

— Ну-ну, игнорируй, — теперь заклинило дядю — он то ли передразнил Злату, то ли сам усмехнулся. — До поры до времени. Они ведь, — он кивнул на калитку, куда ушел Раскольников, — от тебя не отстанут. Я заметил, как этот следователь на тебя зыркал. Лучше признайся сразу, если что было у тебя со статистом.

— Господи, — Злата подняла усталые чистые глаза к небу, призывая в свидетели своей невиновности господа бога. — И ты, дядя, туда же. Да меня, — решила огорошить старика, чтоб не совал нос в чужие дела, — уже вызывали на Петровку по поводу этого Коли. Его обгорелую машину с останками водителя внутри нашли в соседней области. А я-то при чем? Да и зачем мне женатый мужчина? Зачем мне его проблемы, его беременная жена? Ты же знаешь мои принципы. Я с женатыми не сплю, — похамила немножко Злата. — И потом, что такое — статист Коля? Статист — для меня. Кстати, как там с билетами во Францию? — задала она вопрос по существу, а не по ерунде какой-то.

Басманов-Маковский молчал, откровенность племянницы «переваривал». Усы, которые он всегда холил и лелеял, а женушка Лизонька всемерно помогала ему в этом тщеславном занятии — шампуни специальные для усов покупала, сейчас висели, а не топорщились. В их черных, подкрашенных прядях Злата заметила несколько седых волос. Ей стало Василия Сергеевича жалко.

— Ну, не расстраивайся, дядя, — она встала, обошла стул, на котором сначала восседал, а теперь горбился Басманов-Маковский, обняла его за плечи. — Это год какой-то неудачный для нашей семьи выдался. А потом все образуется.

— Да-да, — погладил ее руки Василий Сергеевич — Год такой. Как мне тяжело без Артема.

Злата выпрямилась.

— И мне — без папы.

Василий Сергеевич в душе содрогнулся. Очень хотелось ему спросить у Златы, когда она свой золотой кулон в виде льва потеряла? И почему на том льве запеклась кровь?

«Потому что лежал он рядом с убитым Артемом в луже крови, когда я обнаружил еще не остывшее тело брата», — и так, без Златиного объяснения, знал Василий Сергеевич ответ на второй вопрос.

А первый и задавать боялся, и смысла не было. Артема уже не вернуть. А Злата — тоже Басманова. Ее, как басмановский генофонд, беречь надо.

— А ведь ты знала, что Мирра — в Любимске, уже после похорон Артема, — сказал он вдруг скорее себе, чем племяннице. — Ты спрашивала у меня о ней перед моим с Лизонькой отлетом в Испанию. Это было как раз на той неделе, о которой спрашивал тебя следователь, интересуясь, где ты была. Как раз на той неделе, когда пропал статист Коля.

Злата за его спиной молчала, почти перестала дышать. О, она прекрасно поняла, что Василий Сергеевич ее обвиняет.

— Знаешь, чего мне больше всего сейчас хочется? — спросил он с тоской о невозможном, не услышав правдоподобного ответа из-за спины. — Чтобы ты на той неделе действительно никуда из этого дома не уезжала.

Оба они послушали, как шлепает мокрая тряпка по полу — с другой стороны дома. Когда звук шлепающей тряпки стал невыносим, Басманов-Маковский не выдержал первым и сказал, успокоил Злату, как будто извинялся за боль, которую родному существу причинил:

— А для поездки во Францию уже все готово. И билеты куплены.

Не в состоянии больше ощущать Златино присутствие рядом с собой, Василий Сергеевич тяжело поднялся. Не оглядываясь, он пошел к портретам предков, чтобы с ними посоветоваться — правильно ли все, что он делает?

Но и Златы в комнате уже минуту, как не было. Она убежала к заросшему тиной озеру, к болотцу, на котором, так она думала в детстве, читая о Шерлоке Холмсе, жила собака Баскервилей. Под раскидистой ивой, у самой воды, Злата плакала. Ее осудили, она — нехорошая. Она — плохая, она убила. Одно дело только самой знать, что убила. Тогда все кажется и не таким страшным, кажется сном, будто и не было ничего наяву.

«Сама себя осужу, сама себя и убитых пожалею, сама объясню и забуду», — вот так жила Злата до этой минуты.

И совсем другое дело понимать, что кто-то еще точно знает, что ты совершила мерзость — лишила кого-то жизни. Да не кого-то — Мирру, статиста.

«Не тогда я стала плохой, когда убила. А сейчас, когда обо всем знает дядя».

Вот отчего плакала Злата, прижавшись щекой к стволу ивы, с остатками слез на глазах, тихо смотрящая в тухлую воду. Как будто была васнецовской Аленушкой.

«Дядя старый. Он скоро умрет, — вытерла слезы Злата. — И Лизонькин час не за горами. А детям своим они не расскажут. И все утрясется, забудется. Сколько же мне страдать? И где, черт побери, дискета?»