Читать книгу "Умягчение злых сердец - Вера Колочкова"

– Надо же, умер!.. И мне никто не позвонил, не сказал.

– А кто еще мог вам позвонить, кроме Таи, Руфина Леонидовна? У вас были общие родственники или знакомые?

Женщина глянула на Киру с раздражением, прикурила, махнула рукой:

– Да никого у нас не было… И я-то Филиппу седьмая вода на киселе, сестра троюродная. Если бы вовремя не понадобилась, никогда бы обо мне не вспомнил. Обижен он был на нас с мамой, крепко обижен. Да и можно понять – мы ж от него отказались. Филиппу пять лет было, когда его мать умерла. Ну, предложили моей матери его взять, как родственнице. А ей куда? Сами жили кое-как, с хлеба на квас, из рубахи в перемываху. Так он в детдоме и рос, и не знали мы о нем ничего, ни разу даже навестить не съездили. Да если б мы предположить могли, кем Филя станет… Каким богатым… Он ведь из детдома сюда вернулся, в Отрадное. И не спрашивайте меня, как он первые деньги нажил. Сами, поди, знаете, какие тогда времена были. Правильно про них сейчас вспоминают – лихие, мол, девяностые. И пошли у него дела в гору, и покатились, и у всех в городе на устах – Филя Рогов да Филя Рогов. Мать однажды насмелилась, пошла у него денег просить, так он ее даже на порог не пустил. А что, и правильно сделал, я так считаю. Потом, когда мама умерла, я тоже к нему пошла – денег на похороны просить. Бедно мы жили, очень бедно.

Женщина вздохнула так искренне, будто приглашала Киру проникнуться жалостью к своей жизни. Махнула рукой, отгоняя сигаретный дым, вздохнула еще раз.

– И что, дал денег? – подтолкнула ее к рассказу Кира.

– Дал… Я и не надеялась особо, если честно. А с другой стороны – на меня-то какая может быть обида? Я ж соплюхой была, когда моя мать от него отказалась, кто меня спрашивал? Тем более никого у него больше не осталось, только я, сестра троюродная. С тех пор он подкидывал мне деньжат помаленьку, ни разу не отказал. Мне с работой не везло, как-то не уживалась нигде. Куда я могла устроиться со своим университетским дипломом, да еще и с факультетом философии за плечами? И мужа у меня никогда не было. А потом Филя мне сам работенку подкинул. Ну и содержание, конечно, соответствующее. Дом вон купил…

– И какого рода была работенка? – осторожно спросила Кира, отводя глаза.

Женщина ничего не ответила. Кира почувствовала, как она напряглась, как нервно сжала пухлые пальцы. Вздохнула, проговорила слезно:

– Ах, братец, братец… А я ведь предполагала, что этим кончится! Это все она, Тайка! Она его до сердечной болезни довела! Во всем виновата эта маленькая порочная тварь! А он просто несчастный человек…

– Это вы Рогова называете несчастным? – уточнила Кира, сдерживая себя из последних сил. – А может, лучше назвать несчастной девочку, которую он сломал, которую совратил и практически уничтожил?

– Да кого совратил? Тайку, что ли? О чем вы говорите! Он же любил эту тварь! Он мучился… Нет, это он несчастный человек!

– Нет, он преступник, Руфина Леонидовна. А вы – его пособник. Потому что вы знали и понимали, что происходит.

– Ну знала, и что? Я должна была ему приказать: не люби? Разве можно кому-то приказать не любить?

– Можно, Руфина Леонидовна, можно. Если речь идет о ребенке, это называется не любовь, а совершение развратных действий в отношении несовершеннолетнего. И не надо меня убеждать, что вы этого не понимали!

– Да что вы знаете о любви, вы, женщина-полицейский?.. Вам ли рассуждать о любви?.. Вы можете мыслить категориями Уголовного кодекса, большего вам не дано. Только черное и белое, белое и черное, цветов радуги для вас не существует. А любовь – она в любом проявлении любовь, как бы вы ее в свои кодексы ни запихивали и какие бы определения ей ни давали. Да, любовь есть любовь! Голубая, розовая, серо-буро-малиновая в крапинку…

– Значит, вы и педофилию готовы в цвета радуги записать? Так получается?

– Ну вот… Я ж говорю, вы только терминами можете апеллировать, шире рассуждать не умеете. Да оглянитесь кругом, какое нынче время! Теперешние соплюхи еще из памперсов не вылезут, а уже мечтают за богатого взрослого дяденьку замуж выскочить! Они же любовь только по материальному признаку оценивают, больше никак! А Филипп любил… Он сердцем Тайку любил, всей своей мужской измученной сутью. Между прочим, он ее до двенадцати лет берег, вообще не трогал. Так только, потискает немного, и все… А какие он ей подарки дарил! Вот у вас есть хоть одно колечко с бриллиантом, можете похвастать? Да я по глазам вижу, что нет… И мужа у вас нет, и любви у вас нет. А у Тайки все было, абсолютно все! А она нос воротила… Филипп к ней с лаской, всю душу страдающую нараспашку выворачивал, а эта тварь глаза несчастные сделает, зажмется вся, будто ее режут, как жертвенную овцу! Я ей говорю: да ты хоть притворись, пожалей его! Он же не виноват, что так тебя любит!

Женщина остановилась, поперхнувшись своим пламенным монологом, сердито взглянула на Киру. Смахнув рукой невидимые слезы, продолжила с нотками тоскливой безнадеги в голосе:

– А, да что объяснять, вы ж не поймете чужого страдания. Вам лишь бы человека обвинить, а чтобы в душу заглянуть – этого нет. Филя и сам не рад был своей любви, он же понимал, в чем его могут обвинить. А вам ведь не объяснишь, вы же и слушать бы не стали! Завопили бы с выпученными глазами – ату его! Это, знаете, как цитату из общего контекста вырвать. Любовь обрубить, страдание обрубить, останется одно ваше протокольное… Как бишь его? Совершение развратных действий?

– Да. Именно так, Руфина Леонидовна. Совершение развратных действий в отношении несовершеннолетнего.

– Ну а я что говорю… Тарабаните выученную фразу и больше ничего возразить не можете. Вы же глубины чужой трагедии не понимаете, боли человеческой не слышите. Если чья-то любовь не вписывается в общепринятые рамки, значит, она преступна. Все, точка. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Ну, чего на меня так смотрите? Я ужасные вещи говорю, да? Так вы оспорьте, докажите обратное! Или и впрямь возразить нечем?

– Я не собираюсь вам возражать, Руфина Леонидовна. Хотя могла бы, конечно. Думаю, вы меня тоже не услышите, мы на разных языках говорим. Знаете, я ведь не только по долгу службы приехала, я еще хотела вам в глаза посмотреть. Понять, как же так можно?.. А теперь слушаю вас и думаю – как же вы живете со всем этим? Кошмары ночью не снятся, совесть не мучает?

– Да бросьте… Я в реальном мире живу, это вы в облаках витаете.

– Это какой же у вас реальный мир? Видеть, как издеваются над ребенком, как уничтожают его природу, его личность? Да вы чудовище, Руфина Леонидовна. Представляю, каково бедному ребенку с вами рядом жилось…

– Да нормально жилось, господи! Думаете, в детдоме Тайке лучше бы жилось?

– Думаю, лучше.

– А вы сами-то жили в детдоме? Да там такие ужасы над детьми творятся, вам и не снилось! Мне Филипп как-то рассказывал, что ему пришлось в детдоме пережить… И насилие тоже… Так что не говорите, где лучше, где хуже. Не вам судить. Тайка жила здесь, как сыр в масле каталась… Я только и делала, что стелилась да выслуживалась, боялась на себя гнев брата навлечь! Он же трясся над ней, носился со своей любовью, как дурень с писаной торбой… А я что? Я всего лишь дуэнья…