Читать книгу "Князь из десантуры - Тимур Максютов"

Добрались до реки Калки, собирались там заночевать под утёсом. Место, гулящим людям известное – с трёх сторон прикрытое и от ветра, и от чужого взгляда. В таком месте хорошо от погони уходить и хабар делить после удачного разбоя.

Ближе подъехали – учуяли дым. Беззвучно спешились, подкрались. Глядь: на берегу, в гроте – костёр. Хитро костёр сложён: бревно с одного конца подпалено, чтобы много света не давать, а греть всю ночь. Каждый бродник такой костёр устраивать умеет.

Конь стреноженный недалеко пасётся. А у костра спит, укрывшись армяком, человек; оружие рядом. Ведмедь тихонько саблю и колчан с луком в сторонку оттащил, да и пнул незнакомца под рёбра: вставай, мол, кто таков?

Крепкий широкоплечий парень подскочил, будто и не спал вовсе. Руку протянул – нет сабли! Не растерялся, схватил головню – швырнул Ведмедю в лицо, аж борода затрещала от огня. Бросился к коню. Бродники за ним – кого кулаком в ухо, кого ловко подсёк. Один – против десяти оружных! Едва не ушёл – навалились гуртом, сбили с ног, скрутили, подтащили к костру. Ведмедь, ощупывая обожжённую харю, ревел:

– Не трогайте, сам прирежу гадёныша!

Достал нож, подошёл. Схватил за светлые волосы, дёрнул, чтобы сподручнее к горлу подобраться. Заглянул в лицо – и ахнул:

– Хорь! Вот так встреча! Долго ты от нас бегал, змеёныш. Почитай, год.

Кто-то из бродников не знал истории с Хорём, поинтересовался:

– Так чего, Ведмедь, охальника резать не будешь? Не жалко своей палёной щеки? Может, вторую подставишь и в монахи пойдёшь, они такому учат, ха-ха-ха!

Ведмедь глянул так, что хохотун осёкся. Десятник пояснил:

– За него Плоскиня богатую награду обещал – котелок серебра. Но только – за живого. Щека заживёт, а серебро-то нам достанется. Понял, кулёма?

– Ух ты! – восхитился бродник. – За что такое богатство?

– За то. Крыса он. Хабар забрал, который ватага взяла, и сбежал с ним. Спрятал где-то. Ну ничего, Плоскиня ему язык развяжет. Так ведь, Хорь?

Ведмедь дёрнул за волосы связанного – аж до треска. Хорь замычал, заскрипел зубами.

– Что, поганец, вспомнил, где обчественное спрятал? Эх, выпустить бы тебе кишки и повесить на них, да Плоскиня не простит.

Ударил пудовым кулаком в грудь – Хорь упал, закашлялся. Десятник шумно втянул сопли, со вкусом харкнул отступнику в лицо.

– Обтекай, скотина.

Хорь вдруг рассмеялся:

– Узнаю тебя, Ведмедь. Ты не переживай, я место, где клад спрятал, не забыл и разыскал. Есть там деревце приметное, кривое. Недалеко отсюда. Ты ведь умный. Подумай – надо ли меня теперь везти к Плоскине за котелок серебра. Или лучше вдвое больше получить? Ты ведь не цепной пёс, чтобы нехристям-монголам за обгрызенную кость служить, а? Или веру и обычай отцов забыл? Пока тут татары с русичами друг друга бьют, уйдём в другие земли. Погуляем. На добрых конях, в кольчугах да с сабельками из настоящего булата!

Остальные бродники завороженно слушали Хоря и поглядывали на десятника.

Ведмедь помолчал. Сердито буркнул:

– Ну, раскрыл клювик, соловьём заливаешься. Захлопни рот, а то зубы ненароком вывалятся.

И пошёл к берегу Калки – думать.

* * *

Май 1223 года наливался тёплым соком. Готовая к пахоте земля нагревала ночное небо, восковые свечи звёзд капали метеорами и отражались внизу тысячами огней русского воинского лагеря.

У скромного шатра добришского князя уютно потрескивал костёр, Дмитрий и Анри слушали рассказ встревоженного Тимоши блаженного:

– …Святополк-то со своим отрядом сюда так и не пришёл. Боюсь, замышляет недоброе. Пока моя дружина в походе на басурман, как бы он вновь на Добриш не кинулся. Скажет: мол, пока князя нет, всякий напасть может. И под видом защиты в город-то и войдёт. Хитёр, как змей. И корыстен. Нет у Святополка ни совести, ни любви к отечеству – только о своём прибытке думает.

Анри поразился:

– Как же так можно, дюк Тимофеус? Все христианские правители Руси единым войском выступают на битву ради святой веры, ради обретения великой реликвии – лика Спасителя, а ваш давний соперник пытается воспользоваться этим моментом, чтобы захватить чужое, причём у своего же брата-Рюриковича?! Такой поступок – не к лицу шевалье, и тем более дюку! Разве не боится он гнева великого князя? Или вызова на честный поединок от настоящего рыцаря, каковым могу оказаться и я?

Князь только горько вздохнул. Дмитрий, думавший о своём, тихо произнёс:

– Увы, Анри, не всегда благородная кровь является залогом благородного поведения. Да и не все князья отправили свои отряды в поход. Вон, из владимирской земли так никого и не пришло. И таких примеров в истории моей страны немало. Были преступники и предатели и среди правителей, и среди полководцев. Отцов родных убивали, чтобы престол занять, как Александр Романов. Или Власов тот же – целую армию из изменников возглавил…

Тимофей растерянно поскрёб клочковатую бородёнку:

– Не знаю, воевода, о ком ты говоришь. Мне такие имена неведомы, хоть я немало прочёл книг об истории нашей земли со времён Рюрика и даже раньше.

– Извини, князь, – спохватился Дмитрий, – это… Эти события, так скажем, ещё не случились, но могут произойти. Вернее, точно случатся.

Пытаясь замять неловкость, Ярилов перевёл разговор:

– Так что надо сделать, чтобы защитить твой город от коварного нападения? Может, великому князю об этой беде рассказать?

– Я потому и этот разговор с вами завёл. Был я вечером у Мстислава Романовича, излил свои сомнения и волнения. Мне ведь не престол дорог, я за него не держусь. Хоть сейчас в пустынь готов, постриг принять. Мне монашеский клобук ближе княжеского венца. Я за дочь волнуюсь, Анастасию. Господь сыновей мне не дал. А жена родами дочки умерла.

Тимофей опять вздохнул, поднял прозрачные глаза к звёздному небу, украдкой смахнул слезинку.

– Уж как меня и бояре, и сам Мстислав уговаривали: не пристало, мол, князю бобылём ходить, женись снова. И церковь святая позволяет вдовцам второй брак, и наследник княжеству нужен… А я не смог. Так любил её, голубицу свою. Не заставлю себя на супружеское ложе с иной возлечь. Иногда как вспомню её кроткий взгляд, её нежные речи – грешен, начинаю мечтать, чтобы скорее на небесах воссоединиться… Эх!

Ярилов и де ля Тур молчали, боясь прервать откровения. Молчал и князь, и только отсвет костра обозначал две мокрые тропинки на его щеках.

Наконец, Тимофей высморкался и продолжил:

– Одна отрада у меня, дающая смысл жить – кровинка моя, доченька, княжна Анастасия. Семнадцать лет, а мудра, как Соломон. И норов не наш, не доброславовский. Девичьи утехи не любит – ни прясть, ни вышивать, ни хороводы водить. Ей бы – на коня, да из лука пострелять. Я ведь знаю, дружинники мои за спиной потешались: мол, всего один муж и воин в нашем роду, да и тот – девка. Вот за неё боюсь. Она ведь Святополку не покорится, горожан поднимет на битву и на стенах погибнет. Такая она у меня – гордая, смелая. Дева-воительница, о которых ещё древлегреческие мудрецы писали.