Читать книгу "Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду - Вадим Телицын"

Так и на средней Волге в конце XIV века усилилось влияние великого князя московского. Этим исключалась возможность дальнейших успехов ушкуйников и в том районе, который был главным центром их внимания[226].

Очень странно то, что при достаточно глубоком и всестороннем анализе походов ушкуйников по Волге и по Каме В. Н. Бернадский оставляет в стороне действия повольников в другом, северо-западном направлении, против финно-угорских племен, шведов и ливонцев. Это наводит на мысль, что автор прекрасно понимает, что обращение к более ранней истории ушкуйничества может разрушить выстроенную им модель ушкуйничества и поставить под сомнения ряд его выводов. Это и понятно, поскольку действия ушкуйников порой не укладывались в предложенную Вернадским схему социально-экономической эволюции ушкуйничества: их поступки порой оказывались абсолютно непредсказуемыми и не поддающимися объяснению исходя из концепции, предложенной авторами.

Все просто — никакой концепции в принципе не существовало, ушкуйники действовали, как правило, спонтанно, исходя из собственных интересов, а не интересов новгородской верхушки, как нас пытаются убедить сторонники ряда исследований. Не стоит стремиться все в истории подогнать под определенные парадигмы, предопределенные тем или иным учением.

* * *

Мы не можем согласиться с оценкой ушкуйничества, данной В. Н. Бернадским: «Походы ушкуйников на Волгу и Каму, выбрасывавшие тысячи новгородских молодцев далеко за пределы Новгородской земли, оказались бесплодными. Новые земли не были закреплены за Новгородом. С волжских путей новгородцы были быстро выбиты. «Колониальный грабеж» старого типа, который применяли новгородцы раньше где-нибудь в Югре, на Волге был воспринят как действия разбойников. Успехами Москвы при Дмитрии Донском и Василии I ему быстро был положен конец.

Таким образом, ушкуйничество — это кратковременная, но втянувшая широкие круги новгородских феодалов и плебейства попытка выйти на волжские просторы, завладеть богатствами средневолжских городов и «бесерменских» купцов. Формы, в которые отлилось движение, его бурный и буйный характер ярко отражают социально-экономический строй Новгорода во второй половине XIV века. Ушкуйничество XIV столетия — своеобразное, специфически новгородское явление. Вряд ли можно, однако, видеть в волжском ушкуйничестве определенный этап новгородской колониальной политики, ее вырождение, как это утверждает А. С. Лаппо-Данилевский. Это скорее ее временное отклонение от традиционных направлений, отличающихся большей устойчивостью. И уже никак нельзя согласиться с А. С. Лаппо-Данилевским, усматривавшим в ушкуйничестве последний этап новгородской колонизации. «Колонизационная энергия» новгородских феодалов в XV веке отнюдь не иссякла; после бесплодного движения ушкуйников она направилась в прежнее русло и приняла чрезвычайно широкий размах, подготовленный земледельческой и промысловой колонизацией Обонежья, Беломорья и Подвинья»[227].

Все было не так просто и однозначно — и относительно хронологии, и терминологии, и главное — содержания этого явления.

Отечественная историческая наука, видимо, получила официальную установку забыть об ушкуйниках, и все свелось к «собиранию земель» московскими князьями. И начал отсчет «грабеж собственного прошлого»…

«Осознание Руси как общности было уделом мыслителей, поэтов, духовных пастырей, видевших трагедию междоусобицы и раздоров, но это осознание шло от обратного — от противопоставления Руси и Степи.

Была Русь, состоявшая из больших и малых княжеств с традиционным центром — Киевом — и признанием старшинства князя, который занимал киевский престол. Хотя к середине XII века это не гарантировало его от нападений со стороны других князей.

И была Степь.

Степь начиналась у порога: княжества Рязанское, Черниговское и Киевское были пограничными. Степь была враждебна, что исходило от различий в образе жизни, от извечного конфликта земледельца и кочевника.

На границе между русским лесом и половецкой степью царило неустойчивое равновесие. Там жили «буферные» народы — торки, черные клобуки, берендеи — степняки, союзные Руси, без помощи которой они бы не выстояли против половцев. Стоило одной из враждующих сил вторгнуться на территорию другой, как с каждым днем пути словно сжималась пружина сопротивления.

Враждебная обстановка — лес для одних, сухая степь для других— начинала все более служить своим обитателям. Чем дальше углублялся русский князь в степь, тем дальше он уходил от своих баз, тем опаснее и ненадежнее становилось его положение. Половцы редко заходили дальше Киева или реки Оки. Собраться походом на Смоленск или Новгород означало погубить половецкое войско.

Не следует полагать, что одни лишь половцы были грабителями и насильниками. Грабительскими были все пограничные войны. За добычей ходили в степь русские князья. Во время походов они стремились находиться в авангарде — не от особой храбрости, а потому, что авангардный отряд первым грабил становища половцев.

С не меньшим энтузиазмом русские князья грабили вотчины своих родственников. Порой альтернатива — воевать ли половцев или воспользоваться отсутствием соседа и разграбить русский город — решалась в пользу последнего. А на помощь звали тех же половцев.

Страдающей стороной в этих конфликтах были русские горожане, русские крестьяне, половецкие пастухи, но никак не князья и ханы. Князья и ханы сознавали свое единство. Многие из них были породнены, и в тяжелую минуту князья звали половецких ханов на выручку»[228].

А если вернуться к первоосновам, и взглянуть на историю ушкуйников без предвзятости? В этом случае мы получим удивительный исторический феномен…

Значительную часть земель Новгородской республики составляли бескрайние просторы русского Севера. «Новгородцам были знакомы и морские берега западной Сибири. Археологи обнаружили тут следы пребывания русских поселенцев, осевших здесь задолго до завоевания Сибири[229]. Заселение обширных и пустынных пространств на севере Восточной Европы является несомненной заслугой новгородцев»[230].

Школу жизни в суровых природных условиях Севера постоянно проходило немало новгородцев. Здесь происходила закалка их национального характера[231]. «Преобладавшее на Севере промысловое хозяйство формировало у людей и особую систему ценностей, для которой были характерны такие черты, как самостоятельность, предприимчивость, независимость. Вместе с тем промысловое хозяйство требовало значительной кооперации и, как правило, носило артельный характер. Своеволие здесь никогда не относили к числу добродетелей. Организаторами смелых предприятий выступали как местные, так и новгородские боярские кланы, скованные железной дисциплиной родовой иерархии»[232].