Читать книгу "Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939-1945 - Майкл Масманно"

В то время как большинство из подсудимых не имели отталкивающей внешности, по крайней мере двое из них выглядели так, что им впору было отправляться на работу в Голливуд. Этими людьми были Эрнст Биберштейн и Пауль Блобель, которые могли бы оспаривать друг у друга честь сыграть характерную роль грубого жестокого персонажа. И возможно, в том состязании Биберштейн вышел бы победителем, так как он зашел еще дальше, чем Блобель, на пути от образованной личности к полному разложению. На суде он был одет в черную рубашку, которая, по-видимому, за все время, что шел процесс, так и не увидела утюга. Костюм сидел на обвиняемом мешком.

Биберштейн был посвящен в сан священника лютеранской пресвитерианской церкви и имел приход в Шлезвиг-Гольштейне с 1924 по 1927 г., после чего он до 1933 г. занимал аналогичную должность в церкви в Кальтенкирхене (Шлезвиг-Гольштейн). Затем он стал главным священником в протестантской церкви в городе Бад-Зегеберге в том же Шлезвиг-Гольштейне. Будучи всецело поглощен делами Божьими, он тем не менее не видел для себя ничего зазорного в том, чтобы, покинув здание церкви через заднюю дверь, принять участие в нацистских митингах, на которых проповедовали совсем другие доктрины, имевшие мало общего с тем, к чему ему приходилось призывать со своей кафедры. И все же еще до того, как он сбросил с себя церковное облачение, он вступил в СС. И затем Биберштейн начал свою карьеру, согласившись стать сотрудником внушающего ужас гестапо, где концлагерь рассматривался как подходящая замена церкви, а книга «Майн кампф» предлагала людям дальнейшее развитие десяти заповедей.

В сентябре 1942 г. в городе Ростове-на-Дону Биберштейн принял командование зондеркомандой 6 эйнзатцгруппы С.

Прежде чем ступить на поле борьбы против евреев, ему пришлось вместе с Эйхманом потрудиться над созданием мадагаскарского плана (переселения евреев на принадлежавший Франции остров Мадагаскар. — Ред.), но, когда от того проекта отказались, он не испытывал сожаления, поскольку данный проект всегда казался ему в лучшем случае смутной химерой. Теперь же, имея в своем распоряжении команду палачей, Биберштейн, вне всякого сомнения, был на пороге того, чтобы внести личный вклад в «решение еврейского вопроса».

Перед тем как давать присягу перед судом, Биберштейн признал, что в период с сентября 1942 по январь 1943 г. его командой было уничтожено от 2 до 3 тысяч человек. На суде он усомнился в этой цифре, но отказался привести какие-либо другие данные.

Обвинитель Хорлик-Хохвальд полагал, что я предоставил Биберштейну слишком широкие возможности для защиты. Но с учетом тяжести обвинения и суровости приговора, ожидавшего бывшего священника в случае, если его осудят, я чувствовал, что двери для защиты в данном случае никак не могут показаться раскрытыми слишком широко. Поэтому, помимо того что я предоставил ему право приводить в качестве свидетельств в свою пользу любые факты, я распорядился, чтобы по желанию подсудимого в зал суда стороной обвинения предоставлялись любые документы, которые он сочтет нужным рассматривать в ходе своего дела. Хорлик-Хохвальд высказал свой протест по этому проводу: «Я не помню, чтобы Международный военный трибунал в Нюрнберге когда-либо давал распоряжение, чтобы обвинение занималось предоставлением документов в интересах защиты».

Я в свою очередь заявил: «Если Международный военный трибунал не давал такого распоряжения, то данный трибунал дает его, какие бы документы ни имелись в распоряжении обвинения, что могли бы быть использованы в интересах защиты».

«Ваша честь, с вашего позволения, я не хотел бы опротестовывать это распоряжение. Я просто хотел сделать заявление, что Международный военный трибунал не практиковал подобного».

«Даже если такого не было в работе Международного военного трибунала, данный суд вносит свои правила, так как, если одна из сторон пытается скрыть что-то из того, что может пролить свет на рассмотрение дела в суде, это идет вразрез с принципами правосудия».

Биберштейн в полной мере воспользовался предоставленным ему преимуществом. Просмотрев доказательства обвинения, где обозначалась территория, на которой действовало его подразделение, примерно 60 тысяч квадратных километров, в том числе несколько крупных городов, он заявил, что, несмотря на то что вместе со своей командой проехал всю эту территорию вдоль и поперек, он не только не убил ни одного еврея, но даже не встретил ни одного еврея! Кроме того, он продемонстрировал полное незнание о приказе фюрера и заявил, что командир эйнзатцгруппы и его коллеги ни разу при нем не упоминали о евреях.

«Ни в одном из ваших с ним разговоров он (командир эйнзатцгруппы) ни разу не говорил о том, что евреев следует уничтожать?»

«Нет, мы всегда разговаривали только о конкретных делах».

«И он никогда не упоминал о евреях?»

«Нет, мы никогда не говорили о таких задачах, как я уже говорил».

«А ваши коллеги — командиры групп они тоже ничего не говорили о евреях?»

«Ну, у нас никогда не было причин обсуждать это. Я встречался с другими командирами групп только в Петропавловке и Першотравенске, а также в Сталине (современный Донецк. — Ред.), где провел ночь, направляясь из Киева в Ростов».

«И в ваших разговорах никто не упоминал о евреях?»

«Нет, мы говорили совсем о других вещах».

У каждого, кто знал историю Биберштейна, такие заявления вызывали всплеск недоверия, но было недостаточно всего лишь предполагать, что какой-то факт не заслуживает доверия. Необходимо было проверить, можно ли полагаться на свидетельства подсудимого. Это является обязанностью главного судьи по нормам, принятым в европейском судопроизводстве, и главный судья, как уже говорилось выше, должен выявить факты и углубиться в мотивы, которые стоят за определенными ответами, чтобы дойти до истины. Я посчитал необходимым допросить Биберштейна, чтобы определить, до какой степени правдивыми были его ответы на заданные вопросы. Он говорил, что, будучи начальником отделения гестапо в городе Опельне (ныне Ополе в Силезии, Польша. — Ред.), он не отправил в концентрационный лагерь ни одного человека. Я снова переспросил, правда ли, что он не рекомендовал отправить в концентрационный лагерь ни одного человека. Он ответил, что не помнит.

«Могли бы вы ответить точно, да или нет?»

«Насколько я знаю, я ни разу не делал этого. Иначе я бы вспомнил такой случай».

«Вы избрали неверную форму ответа. Вы сказали, что не помните об этом. Это не исключает возможности, что вы все-таки отправляли туда кого-то».

«Я хотел бы исключить такую возможность».

«То есть теперь вы говорите, что точно не отправляли никого (в лагерь)?»

«Конечно, это очень сложный вопрос. Я должен был подумать об этом, и на это требовалось время. Я уже думал об этом и ничего подобного не вспомнил. Это значит, что я никого туда не должен был отправить».

«Итак, можете ли вы определенно заявить, что никого не направляли в концентрационный лагерь и не давали такой рекомендации своим коллегам?»