Читать книгу "Отважный юноша на летящей трапеции - Уильям Сароян"

– Да, – отвечаю я.

– Как председатель окружного Комитета по рассмотрению дел о дезертирстве, то есть 47-го округа Сан-Франциско, я должен допросить вас в связи с вашей неявкой на сборный пункт сегодня утром. Вы получили официальное письмо за номером 247-Z?

– Думаю, письмо, которое я получил, было официальным письмом номер 247-Z, – отвечаю я.

– Вы прочли его?

– Да, прочел.

– В таком случае будьте любезны объяснить, почему вы не явились сегодня утром на сборный пункт?

– Да, – вторит ему другой коротышка, – почему?

– Да, почему? – вопрошает второй.

– Да, почему? – любопытствует третий.

Четвертый, я полагаю, не умеет говорить. Хранит молчание.

– Мне нужно дописать короткий рассказ, – отвечаю я Комитету, – который я писал, когда вы оказали мне честь вашим посещением.

– Я требую прямого ответа, – говорит мистер Ковингтон. – Неужели вы были так больны, что не смогли явиться на сборный пункт?

– Нет, – отвечаю, – я был вполне здоров да и сейчас пребываю в добром здравии. Никогда в жизни не чувствовал себя так превосходно.

– Тогда, – говорит мистер Ковингтон, – я вынужден, как это ни прискорбно, объявить вам, что вы арестованы за дезертирство.

Я возвышаюсь над машинкой и смотрю на пачку чистой желтой бумаги. Я думаю про себя: вот моя комната, и я создал в ней миниатюрную цивилизацию, и она стала моей вселенной, и у меня нет никакого желания уходить отсюда. И тут я как врезал мистеру Ковингтону, и он на полу. Изо всех сил бью второго комитетчика, но они хватают меня за руки – четверо комитетчиков и двое из военной полиции, и лишь одна мысль проносится у меня в голове: а катитесь вы все со своей войной, ублюдки, ретрограды, угробившие миллионы жизней в прошлую войну. Идите и воюйте себе, но я не могу ничего вымолвить. А один из комитетчиков говорит: если мистер Ковингтон умрет, мы вас расстреляем, мистер Стурица, нам придется, как ни прискорбно, исполнить наш долг и расстрелять вас, мистер Стурица. Если мистер Ковингтон не умрет, вы можете отделаться двадцатью годами тюрьмы, мистер Стурица. Но если умрет, нам придется, как ни прискорбно, исполнить наш долг и расстрелять вас. И, спускаясь по лестнице, престарелый коротышка все талдычит мне одно и то же без умолку.

Молитва

Равнина, Бог и безмолвие разума, запутанные коридоры, колонны, места, где мы ходили, лица, которые видели, и пение маленьких детей. Но превыше всего – иероглифы, письмена, святость, фигура в камне, простая линия, наш язык, четкие очертания… листьев, мечты, улыбки, падение руки, касание тел, любовь к мирам, вселенным; нет страха смерти, только немного тоски. Да, Боже, и свет – наше солнце, и отблески его, утренние зори, отгоревшие во времена великанов и пигмеев, некто по имени Бах, некто по имени Сезанн и прочие, чьи имена забылись; массы людей предстают в одном безымянном обличье, в нашем облике; скорбь безвестных толп; наша форма, стать; люди, шагающие по свету, – Азия, Европа, Африка – за морем сознания и волн, по ту сторону Атлантики, на западе – Америка – марширует морская пехота, усмехается бледный Вильсон; свободу Литве, слава Польше и графствам Техаса; душистые дыни и бедность.

Благодарим Тебя, Господи. И за числа, чтоб горестям своим вести учет: «один» – значит, печаль, «два» – боль, «три» – безумие, и тысяча, и десять тысяч, и постижение вечности, световых лет; борода Дарвина… глаза Эйнштейна… пальцы великого польского пианиста; а давайте посмотрим на вещи в численном выражении – богатство Меллона и Форда, бедность, позвольте вспомнить имя подостойней – Паунда или, скажем, неизвестного парня из графства Клей, штат Айова, что сидит в уединении, сочиняет рассказы для Бога и «Сатурдей ивнинг пост»; замысел, идея, безликий ужас, одиночество, ожидание славы и короткая записка; ты – имя, мальчик мой, ты знаменит; рассказ в газете; благодарю Тебя, Господи.

Дочь пастуха

Как считает моя бабушка, дай Бог ей долгих лет жизни, все мужчины должны трудиться. Вот только что за столом она сказала мне:

– Ты должен выучиться какому-нибудь доброму ремеслу, чтобы уметь мастерить всякую полезную утварь из глины или дерева, из металла или сукна. Не пристало молодому человеку пренебрегать благородным ремеслом. Что ты можешь делать сам, своими руками? Сможешь ли ты сколотить простой стол, стул, слепить простую тарелку, кофейник, соткать коврик? Что ты умеешь делать своими руками?

И бабушка метнула в меня гневный взгляд.

– Я знаю, – сказала она, – ты собираешься стать писателем, и, пожалуй, ты и есть таков. Куришь ты точно как заправский трудяга. В доме нечем дышать от дыма. Но ты должен научиться делать добротные, пригодные в хозяйстве вещи, которые можно видеть и осязать.

– Жил да был персидский царь, – продолжала бабушка. – И был у него сын. Так вот, этот мальчик влюбился в дочь пастуха. Пришел он к своему отцу и говорит:

– Мой повелитель, я люблю дочь пастуха и хочу взять ее в жены.

А царь отвечает:

– Я – царь, а ты – мой сын, и, когда меня не станет, царем будешь ты. Разве можно жениться на дочери пастуха?

И отвечает ему сын:

– Мой повелитель, сие мне неведомо, но я знаю одно – что люблю эту девушку и хочу, чтобы она стала моей царицей.

Царь убедился в том, что влюбленность сына угодна Богу, и сказал:

– Я отправлю ей послание.

Он вызвал гонца и молвил:

– Ступай к дочери пастуха и скажи ей, что царевич любит ее и хочет взять в жены.

Отправился гонец к девушке и говорит:

– Царский сын любит тебя и хочет на тебе жениться.

А девушка спрашивает:

– Каким ремеслом он владеет?

Гонец отвечает:

– Ведь он царский сын, а не ремесленник.

И девушка ответила:

– Пусть выучится хоть какому-нибудь ремеслу.

Гонец вернулся к царю и передал ему слова дочери пастуха.

Царь сказал сыну:

– Дочь пастуха желает, чтобы ты овладел каким-нибудь ремеслом. Тебе все еще хочется на ней жениться?

И сын ответил:

– Да, я научусь ткать ковры из соломы.

И его обучили ткать из соломы ковры – узорчатые и цветные. И уже через три дня он ткал изысканные ковры из соломы. Гонец вернулся к дочери пастуха и сказал:

– Вот соломенные ковры, сотканные царским сыном.

Тогда девушка отправилась с гонцом в царский дворец и стала женой царского сына.

– Однажды, – продолжала бабушка, – царский сын прогуливался по улицам Багдада, и ему попалась такая чистая и прохладная харчевня, что он завернул туда и сел за стол.

– Это заведение, – продолжала бабушка, – принадлежало ворам и убийцам. Они схватили царского сына и бросили в темницу, в которой томились многие знатные граждане этого города. И эти самые воры-душегубы убивали самых дородных пленников и скармливали самым худым пленникам и этим развлекались. Царевич был самым худощавым из всех, и никто не знал, что он – сын персидского царя, поэтому его не тронули. И вот говорит он ворам и убийцам: