Читать книгу "Вечный сдвиг - Елена Макарова"

Он смеется, подкидывает шляпу и ловит.

– Может, ему, – указывает в сторону мужчины, – надо плесень свести? Спроси!

Мы возвращаемся и я спрашиваю у мужчины, нужно ли ему или кому-нибудь в этом городке свести плесень со стен.

Нет, здесь ни у кого нет плесени на стенах.

– Жаль, – вздыхает он, – у богатых нет плесени, а с бедных нечего взять. Надо переходить на формовку, пока все не разрушилось.

Марево. Как будет «марево» на иврите?

Они минуют поселок; от асфальтированной дороги ответвляется гравийная, они бегут по ней вниз. Он весел, размахивает шляпой, что-то рассказывает сам себе по-русски. Дорога все круче и круче вниз, слева, за изгородью, виноградники, прямо перед ними – голубая дверь. Она закрыта. Слева нескончаемая изгородь, справа – обрыв и долина (вади по-местному) с кипарисами, оливами и стадами овец.

Он дергает за веревку, и раздается тихий звон колокольчика. Она дергает за веревку, тот же тихий звон.

И никого.

– Там никого нет, – говорит она.

– Там живет дух.– Кто?

– Дух.

– Это твой знакомый?Он кивает блаженно. Неужели он и впрямь думает, что я не понимаю, куда он меня привел. Что правда – здесь я никогда не бывала. Мои родители не позволили бы мне переступить порог храма, да еще и в Шабат. Но я уже взрослая, у меня есть муж и ребенок.

– Никого нет, закрыто, пошли.

– Нет!

Лучше его не злить, а то будет как с помойкой.

Дверь тотчас отворяется, высокий монах в сутане и клобуке радостно нас приветствует, подает руку сперва мне, потом ему, пропускает нас вперед, и мы оказываемся в благоухающей аллее. Прохлада, огромные розы всех видов и оттенков, ярко зеленые листья. Словно бы по эту сторону голубой двери существует иная климатическая зона.

– У нас служба, придется ждать, но не больше получаса, – говорит мне монах на иврите.

– Чего ждать? – спрашиваю, когда монах уходит.

– Ждать, когда он освободится и позовет нас к себе в келью.

У двери, за которой исчез монах, небольшая площадка, в камень врезаны белые лавки, в центре – стол. Взявшись за руки, мы спускаемся по узкой каменной лестнице, выбитой в скале. Внизу – бассейн с золотыми рыбками, сбоку, под замшелым камнем, желоб, по нему стекает вода. Мерная, однотонная музыка. Привыкнув к тишине, начинаешь слышать и машины, шоссе проходит по другой стороне вади.

– Представь, когда-то там ничего не было, ничего, – шепчет он мне на ухо, – а с этой стороны лишь наш монастырь в скале…

Наш монастырь!

Густая зелень воды и золотые рыбки.

– А это не грибок? – Я пролезла под каменный свод, покрытый зеленью, и умываюсь водой из-под желоба.

– Думаешь, испытать патент здесь? Надо поговорить с Базиликом.

– С монахом?

– Да, его зовут Базилик, а я зову Василий, по-русски.

– Он из России?

– Нет, из Франции. Знает все языки.

– И такой красивый!

Он улыбается победно, вот, мол, куда привел, кого показал! Ведет ее вверх по лестнице, к проему, прикрытому белой занавеской. Здесь прибита дощечка с надписью на иностранных языках, но он и так знает, что на ней написано. Здесь в затворе провел Иоанн Креститель многие годы.

– Кто такой Иоанн Креститель?

Видимо, я задала глупый вопрос. Но откуда мне знать? Я училась в религиозной школе, служила в армии, после армии сразу вышла замуж. В полумраке глубокой пещеры светится икона, в коробке с песком горят свечи. На полу – здоровенные бутыли с какой-то бурой жидкостью и две плетеные табуретки. Мы садимся друг против друга и законно молчим в прохладе. Он думает о выведении грибка, о патенте против плесени, о формовке – здесь много ценного, нельзя отдать это на откуп времени…

Я выхожу из пещеры, где столько лет просидел Иоанн Креститель. Яркий свет, голубое небо, высокая пальма, лестница, бассейн с рыбками. Навстречу идет Базилик, высокий красавец-монах с ослепительной улыбкой. У него полный рот зубов, и все вповалку. Как камни на старом еврейском кладбище. В детстве мы всей семьей ездили Прагу. Из всего запомнилось кладбище, где камни растут из земли. Может, и Пражское кладбище следует отформовать?

Базилик отпирает перед нами дверь, мы проходим по узкому темному коридору, – вот где плесени! – отпирает следующую дверь, и мы опять попадаем в зону яркого света, оттуда – в церковь, с мягким светом и узкими окнами, делящими пейзаж на пять частей, окно – пауза, окно – пауза… Из каждого отдельного окна видна вся панорама вади, но если смотреть во все окна разом, в панораме образуются дырки.

– Вот наша скромная церквушка, простенький иконостас, неброские оклады икон… – говорит ей Базилик на иврите. Он доволен, пришли иноверцы и нравится им тут. А может, просто любит гостей. – Здесь нас четверо, на нас служба, все хозяйство, работы хватает.

– Это надо отреставрировать, – говорит мой друг, выгнув шею и приблизив к иконе лицо.

– Потихоньку реставрируем, приход у нас небольшой, денег мало…

«Да, с плесенью у него, пожалуй, не пройдет», – думаю.

Из церкви возвращаемся к розовой аллее.

– Погодите, – говорит Базилик, – я мигом.

Он скрывается из виду и тотчас появляется с вазочкой в руке. Отпирает дверь, сокрытую в скале, и мы по ступенькам сходим вниз. Просторная чистая келья, маленькая кухня. Базилик усаживает нас за большой овальный стол – добротное дерево, мореный дуб, – и пока варится кофе, распространяя по всему помещению душистый дух, мы молча смотрим в единственное окошко на высокие стройные кипарисы.

– Базилик, вы родились на юге Франции? – спрашиваю.

Он кивает, устраивая на подносе кофейник, сахарницу и вазочку с печеньем. Разлив кофе по чашкам, он усаживается и спрашивает меня, чем я занимаюсь, сетует на нерадивое поведение некоторых израильтян – построили птицеферму рядом с монастырем, на самом спуске. Видели?

– Нет, не видели. Коня видели.

– Конь дело другое, но птицеферма… Вонь, грязь…

Красивое лицо Базилика искажает гримаса.

– Однажды, лет шесть тому назад, совершили на нас налет каховцы. Наш настоятель вышел к ним, а он высокий, конечно не выше тебя, но в теле, они испугались. С тех пор мы держим ворота на замке, все запираем. А это так неприятно, ходить с ключом и все время запирать-отпирать, запирать-отпирать. Как в тюрьме. Иногда приходят на экскурсию израильтяне… Мусорят, шумят, уж простите меня. Вот у русских евреев есть почтение к храму. Пусть не к вере, но к красоте…