Читать книгу "Кватроченто - Сусана Фортес"

— Мы часами напролет говорили о твоем исследовании. — Тон его по-прежнему выдавал разочарование. — Ты рассказывала мне о перемене твоих позиций, о новых сведениях, о трудностях, а когда возникла настоящая проблема, реальная, не теоретическая и не абстрактная, ты ничего не говоришь — ты молчишь. Честное слово, не понимаю. Впечатление такое, будто для тебя наше общение ограничивается делами пятисотлетней давности, а то, что случилось вчера или прямо сейчас, обсуждению не подлежит. Господи, Анна, зачем так секретничать? Ведь Франческо ты рассказала это без всякого предубеждения. Разве я и вправду внушаю тебе такое недоверие?

Он не двигался с места, глядя на меня так, словно ждал немедленного ответа, и синие огоньки плясали в глубине его глаз.

— Джулио, вы же знаете, что это не так. Я хотела рассказать, но не думала, что это настолько серьезно. Знаете, в архивах много таких людей — изнемогающих от собственной важности, gente gonfiata, — я намеренно употребила одно из его любимых выражений, — которым нравится выпячивать грудь со словами «вы не знаете, с кем говорите». А потом оказывается, что они не разбираются ни в чем, и вот человека уже нет — убежал, как испуганный кролик. Я решила, что Боско Кастильоне — один из них. Он наплел мне кучу всего про гуманитарную деятельность Церкви, про то, что она в опасности, — даже ученик миссионера не поверил бы ему. Не знаю… Его доводы были слабыми, почти детскими. Мне он показался безвредным.

— А тот, который сбил тебя, тоже показался тебе безвредным? — неумолимо продолжал оскорбленный рыцарь.

— Не настолько. — Я замолчала на секунду, обдумывая ответ, чтобы он не получился неточным. — Но иногда, Джулио, — я выговаривала слова медленно, подбирая их с величайшей тщательностью, будто от этого зависело, осудят меня или оправдают, — иногда что-то случается, и лишь потом мы осознаем, что вполне могли предвидеть это.

Я не была уверена, что объясняю понятно, но это стояло ближе всего к правде.

Профессор снова пристально и выжидающе посмотрел на меня. По его глазам я поняла, что мое объяснение в целом принято — по крайней мере, пока что. Он все так же сидел, наклонившись вперед, подперев рукой подбородок, совсем рядом со мной. В свете лампы его профиль обрел некую странную, чисто физическую привлекательность, хотя я понимала, что виной тут игра чувств: его мужская гордость, смешанная с застенчивостью, мой страх от того, что он сидит так близко и может дотронуться до меня в любой миг, что я так ясно различаю каждую его морщинку, каждый седой волосок…

— Ну хорошо, а теперь — какие новости? Что нового ты обнаружила? — С неопределенной улыбкой сменил он тему, показывая на мою распечатку, взял из пепельницы трубку мира и зажег ее, прикрывая согнутой ладонью огонек спички.

Воздух опять наполнился заморскими ароматами, что пропитывали трюмы кораблей с пряностями и сараи для сушки табака в те времена, когда приключения начинались с рассказа. И тогда профессор узнал от меня о признании солдата.

Просмотрев дневники Мазони от начала до конца, я пришла к выводу: чтобы полностью понять схему заговора против Медичи, надо отвлечься от главных организаторов — Сикста IV и Фердинанда Арагонского — и обратиться к кое-каким второстепенным персонажам, включая графа Монтесекко. Захудалый дворянин, он был простым солдатом из местности, прилегающей к адриатическому побережью — традиционной колыбели голодных наемников. Профессиональный солдат, продающий свою шпагу.

Росси внимательно слушал меня и что-то взвешивал, оценивал, связывал концы. Это внушало мне уверенность.

— Похоже, — объяснила я, — чтобы покончить с колебаниями Монтесекко, заговорщики устроили ему встречу в Ватикане с самим Сикстом Четвертым. Предположительно, графа убедила именно беседа с понтификом.

— Если это верно, то Папа присоединился к заговору, но не был его вдохновителем.

— Как раз об этом я и подумала. Есть еще кое-что. Когда Монтесекко спросил, как и какими средствами они собираются осуществлять этот план, те отделались общими словами о могуществе фамилий Сальвиати и Пацци. Но именно в этом месте несколько страниц отрезано.

— Вероятно, там упоминались имена участников, которые нужно было скрыть любой ценой. Не исключено, что на этих страницах был назван истинный творец заговора или кто-нибудь очень высокопоставленный.

— Но кто мог стоять выше Папы или Фердинанда, короля Арагона, Сицилии, Сардинии и Неаполя? А ведь они оба названы. Нет, — убежденно заявила я, — думаю, там говорилось не о ком-то высоко стоящем, а о том, кто был близок к семейству Медичи, — например, о Федерико Монтефельтро. Подумайте: это ведь единственное объяснение. О связях Монтефельтро с Ватиканом стало известно, когда Сикст Четвертый возвел Урбино в ранг герцогства. И потом, свадьба родного племянника Папы с дочерью Монтефельтро, которой этот брак, кажется, был так же не по вкусу, как и ее отцу. Но и это не объясняет всего. Одно лишь желание поставить Урбино вровень с могущественнейшими державами полуострова, по-моему, не могло толкнуть герцога на поступок, слишком многим грозивший ему самому, его семье и всем, кто полагался на него. Тут кроется что-то еще — возможно, один из тех личных мотивов, в которых не признаются. Но какой — не имею ни малейшего представления.

Профессор посмотрел на меня искоса и не без гордости — или мне показалось?

— Ты выдвигаешь много догадок, Анна, и догадок обоснованных. Ты умная девушка, но будь поосторожнее со своими предположениями. Не поддавайся движениям сердца, проверяй гипотезы логикой, придирчиво смотри на данные. Если не находишь мотива, ищи его, сопоставляй разные версии и не считай их окончательными, пока все не сойдется.

— Я стараюсь, — скромно заметила я.

Профессор отставил локти назад и начал вращать головой, словно у него болела шея. Он устал, подумала я, уже почти полдвенадцатого, у него был такой тяжелый день — даже два дня, считая со вчерашнего утра, когда его доставили в больницу.

Я упрекала себя за бесчувственность. Когда я поглощена чем-то, то забываю об остальном.

— Простите, Джулио, уже поздно, и я слегка утомилась, — сказала я, чтобы ему самому не пришлось прекращать наше бдение. Для хозяина это должно быть болезненно, учитывая строгие флорентийские нормы вежливости. — Мы можем продолжить завтра утром, если вы не против.

— Конечно, — проговорил он еле слышно и поднялся с дивана.

Выйдя из библиотеки, он вернулся через пару минут со стопкой чистого белья. Взгляд его сделался отсутствующим, будто он забыл о чем-то и теперь старался припомнить. Затем Росси провел меня наверх, в комнату для гостей, и показал, где ванная. Мы прошли мимо застекленного балкона с полукруглой рамой, оплетенной кистями глициний. Одно стекло было выбито грабителями. По спине у меня пробежала дрожь, словно оттуда потянуло холодом. Стекольщики — народ занятой и всегда тянут с заменой. Я увидела, что профессор, скосив глаза, наблюдает за мной, и попыталась изобразить на лице уверенность. Мне совсем не нравилась эта дырка рядом с комнатой, где мне предстояло провести ночь, но я и бровью не повела, продолжая шагать твердо. Не может же нам до такой степени не везти, чтобы воры опять забрались в дом. К тому же если они забрали все, что хотели, то зачем возвращаться?