Читать книгу "Внебрачный контракт - Анна Богданова"

Вслед за неприятной процедурой осмотра мой участковый врач Федорова спросила:

– А вы, голубушка, случайно плаванием не занимаетесь? – Она попала не в бровь, а в глаз своим вопросом. Кто бы мог подумать!

– Да, с восьми лет, – несколько ошалело призналась я.

– Ну так не переживайте. Для пловчих это дело обычное. – И она ударилась в научное объяснение моей престранной особенности организма, но я следила не за нитью ее рассуждения, а наблюдала, как забавно при произнесении каждого слова дергается ее нос. «Она будто носом говорит!» – подумала я, и из всего сказанного поняла только, что внутри меня существует нечто похожее на эластичную пластину, которую очень сложно продырявить, как колготки в двести «ден».

Я вылетела из женской консультации в превосходном настроении, точно у меня за спиной крылья выросли. «Я совершенно нормальная! Нормальная!» – пульсировало у меня в голове. А через два месяца я вышла замуж за Геннадия.

Свадьба была более чем скромная, и о ней можно сказать только то, что из гостей были лишь моя подруга Людка и Игорь, Генин напарник, а справляли мы ее на даче в Хаврюшкино.

Моя мама как увидела Дубова, сказала: если я выйду замуж за него, то она меня будет считать непроходимой дурой, коей я и стала в конечном итоге. Будущий зять ей ужасно не понравился, она вообще сказала, что у него не все дома, и, естественно, на свадьбу не явилась. Баба Зоя лежала в постели, поверженная наповал гриппом, а неприкаянный до сих пор Ленчик ухаживал за любимой родительницей, выгнав в очередной раз свою гражданскую жену – Машу, ту самую бабищу в центнер весом при росте метр шестьдесят, с вечно сальными жидкими волосами, из которых она умудрялась соорудить «гулю» на затылке и которые еженедельно подпитывала луковой маской и подкрашивала басмой, а любимым занятием этой Маши были душевные «разговоры» с холодильником – без свидетелей.

Баба Фрося тоже лежала, не вставая с кровати вот уж как три месяца – с переломанной шейкой бедра. Сара все сетовала да тревожилась, что скоро все-таки огород-то ее «ликвиндируют», и теперь дежурила там и денно и нощно, охраняя его уже не от воров и хулиганов, а скорее от местных властей.

Отец пребывал в очередном запое, дед... Вот что конкретно делал Люба, точно сказать не могу, но на мое бракосочетание он не явился.

Что же касается родственников жениха, то со свекровью до свадьбы я имела возможность лишь поговорить по телефону. Один раз я позвонила жениху сама, чтобы узнать, дома он или нет, и нарвалась на нее.

– Здравствуйте. А Гены нет. Ему что-то передать? Дуня? Хорошо. Если он появится, я ему передам, – монотонно проговорила она старческим голосом и повесила трубку.

Во второй раз до нашего бракосочетания она сама соизволила позвонить:

– Дуня, здравствуйте. Это Карина Васильевна. У нас тут во дворе парня какого-то убили. Я сама не видела, но так говорят. Мне соседка сказала. Я думаю, наверное, это Генку тюкнули, – таким же, что и в первый наш с ней короткий разговор, монотонным голосом проговорила она – ну совсем ничего не выражающим голосом! – Или он, может быть, у вас. – Последняя ее фраза прозвучала как повествовательное предложение.

– Да. Он здесь, у меня. Дать ему трубку?

– Ах, значит, это не его убили. Ну, ладно, до свидания. – Карина Васильевна, как мне показалось, была даже разочарована.

Я никогда не видела свекровь, как, впрочем, и ни разу не была у Дубова в гостях, в его пятикомнатной квартире в центре Москвы. Все восемь лет совместной жизни Карина Васильевна посылала мне в знак внимания на Новый год и на Восьмое марта огромные коробки дешевых конфет, которые с удовольствием уничтожал в мгновение ока ее сын, я тоже в ответ посылала ей то конфеты, то печенье в жестяных красочных банках. А на мой вопрос, почему Геннадий никогда не пригласит меня в гости, он неизменно отвечал:

– У меня там сестра сумасшедшая! Она тебя с лестницы спустит! И грязно очень. – На том обыкновенно разговор и заканчивался, поскольку мне не очень-то хотелось быть спущенной с лестницы и смотреть на грязь в чужой квартире – мне и погрома в своей хватало.

Эту самую сестру что Геннадий, что его хладнокровная и монотонная какая-то мамаша действительно (как я узнала в дальнейшем) боялись как огня. Она заняла в пятикомнатной квартире все боевые позиции и воспринимала своих родственников не иначе, как своих ненавистных заклятых врагов. Всю свою сознательную жизнь истребляла она их, как могла, пытаясь стереть с лица земли. Конкретной на то причины я не знаю, но в отношении Дубова могу с ней целиком и полностью согласиться – острое желание его прикончить возникало периодически и у меня. И поводов к подобным вспышкам гнева с моей стороны было предостаточно. Взять, к примеру, так и недоремонтированную квартиру, в которой Геннадий (шутка ли!) прожил восемь лет. Дошло до того, что я предложила оплатить его работу – он сначала было согласился, однако дело закончилось тем, что законный муж оклеил половину комнаты ядовито-зелеными обоями в узенькую, рябящую полоску, на которые глазу смотреть больно, и запил – исчез на четыре дня. Вернулся с повинной. Я ему:

– Развод!

Он мне:

– Прости меня! Прости! Никогда этого не повторится более!

Я ему:

– Собирай свои вещи и ступай к любимой сестре!

Он на кровать в грязных портках сел, нюни распустил:

– Никому я не нужен! И почему меня все так ненавидят?! Чем я виноват? Тем, что родился?!

Он почти плакал, а сердце мое разрывалось от жалости. Только потом, много лет спустя, я поняла, что он спекулировал на моих чувствах.

Засим он клятвенно пообещал доклеить сумасшедшие зеленые обои, только позже, после очередного заказа, а то за эти дни что-то сильно поиздержался он. Перемирие... Снова затишье перед следующей бурей.

Вскоре после свадьбы баба Фрося настоятельно потребовала показать ей моего супруга:

– Это как же это, Накулечка! Вот помру, и не увижу твою вторую половину!

– Хрося права! Оченно права! – кричала бабка Сара, чудом оказавшаяся дома.

И мне ничего не оставалось, как познакомить мужа со своими родственниками.

Короткий январский день клонился к вечеру, над городом сгущались сумерки, когда я открыла как всегда незапертую дверь первого этажа второго подъезда. Темный узкий коридор с мерзопакостным специфическим запахом сырости, прогнивших тряпок, влажной земли и свалки ударил в нос.

Баба Фрося лежит на кровати, повернув голову к стене. Дед сидит у окна – окно для него вместо телевизора. Странно, не узнал, что ли, меня, или в другую сторону смотрел, когда мы с Дубовым в подъезд заходили? Сара копошится на кухне, как мышь.

– Здравствуй, бабушка! Здравствуй, дедушка! – громко заявила я о себе.

– Ой! Накулечка! – встрепенулась баба Фрося, протянула ко мне жилистую худую руку. – Сядь, сядь вот сюда, рядом!

– Сейчас, пальто сниму...