Читать книгу "Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд"

— Он едва не убил моего сына, — вступилась Джилл.

— И, скорее всего, это он убил вашего мужа.

Люсинда, подавшись вперед, оперлась о руку Джона.

— Я понимаю, поверьте мне. Просто не вижу смысла снова все это обсуждать.

Я взял у нее рисунок.

— Но ведь именно для этого мы сюда и приехали. Объединить усилия. Мы ведь партнеры, не забывайте!

Мы с ней, фотограф и престарелая актриса, уставились друг на друга. Что бы ни хотелось ей сейчас скрыть, она колебалась куда дольше, чем перед тем, как предаться воспоминаниям в саду.

Наконец она недоуменно и оскорбленно приподняла бровь.

— Вы проверяете мою реакцию, мистер Эшер?

— Не злонамеренно.

— Можете убрать эту штуковину. — По-прежнему опираясь на руку сына, Люсинда знаком велела ему погасить верхний свет. — Он похож на одного человека, которого я когда-то знала. — Отвернувшись от меня, она мелкими шажками направилась к своему ослепительному, словно бы сложенному из фрагментов разных мозаик, дому. — Но сходство весьма отдаленное.

Глава пятнадцатая

В одиночестве и без сна, любуясь слабым янтарным светом, я лежал на раскладном диване в комнате, еще недавно представлявшей собой рабочий кабинет Джулиана. Не то, чтобы мне было неприятно находиться здесь, — в конце концов, гость не вправе проявлять чрезмерную разборчивость. («Строго говоря, мы не рассчитывали на то, что вы появитесь вдвоем, — сказала Люсинда, пока Долорес, снуя из комнаты в комнату, выворачивала матрасы. — И, мне кажется, вам захочется лечь порознь… ах вот как! ну да, разумеется».)

Так что, попрощавшись с Джилл и отсалютовав ей зубной щеткой из другого конца длинного коридора, я отправился в по-джентльменски выбранную мною комнату, куда менее удобную, чем та, в которой устроилась на ночлег Джилл. Возможно, ночевка в этой комнате поможет мне кое-что узнать о ее былом хозяине. Алан, остающийся оптимистом и на эшафоте. Как объяснила нам Люсинда, после трагической развязки она распорядилась очистить здесь все книжные полки, переклеить обои и отправить все вещи Джулиана в ящиках на чердак. «Мне не хотелось оставлять никаких памяток, мистер Эшер. Этого мне было бы просто не вынести. Мои воспоминания достаточно тяжелы и без того».

Единственным памятным предметом, оставшимся от Джулиана, был антикварный письменный стол с откидным верхом — слишком громоздкий для того, чтобы его можно было сразу же убрать. Сейчас он был заперт, на столешнице не лежало ни единого клочка бумаги. Как только Люсинда оставила меня в одиночестве, я, поборовшись с искушением не более пятнадцати секунд, приступил к осмотру ящиков. Но они оказались заперты — причем со всей безнадежностью. Я выругался, подул на сломанный ноготь и в конце концов, чиркнув спичкой, зажег молочно-белую керосиновую лампу, стоявшую на поверхности неприступной дубовой твердыни. Еще раз призвал себя довольствоваться малым. В жемчужном свете я попытался разгадать тайну здешнего убранства, исходя из темных пятен и дыр из-под винтов и гвоздей, все еще оставшихся кое-где на стенах. Но самые интересные для меня места Люсинда прикрыла, повесив большие работы Рётке, аляповатые и безвкусные; они показались мне гигантскими чернильными кляксами.

Я пожалел, что не знаю Люсинду несколько лучше. Она немного напоминала одну из моих бабок с отцовской стороны, — а в той женщине было достаточно яду, чтобы отравить и аннигилировать целую свадьбу еще до того, как гости подъели свадебный пирог. И когда скандал уже был в полном разгаре и, одно за другим, произносились слова, которые никогда и ни за что невозможно простить, она удалялась в кресло-качалку на крыльце — и раскачивалась, бесконечно раскачивалась. Моего деда и ее мужа свалил цирроз, а она дожила до девяноста с лишним.

И теперь Люсинда вела себя с нами, с Джилл и со мной, аналогичным образом, устроив эту дикую вечеринку в пижамах, которых (и которой) не постыдился бы и сам Макиавелли. Сейчас у меня над головой беспрестанно кружился один из ее чертовых мобилей. Да и пошла бы к черту она сама.

Итак, она знала Гарри Стормгрина. В лицо, если не более того. Таков был мой единственный трофей за весь бесплодный день. Но к кому мне было обратиться, не имея никаких доказательств? Не в полицию, это уж точно, даже если бы я не отбросил такую мысль заранее. Знаете, офицер, я увидел у нее в глазах эти искорки, и сразу же, как по волшебству, все понял…

Я вновь развернул перед собой полицейский рисунок: таков был единственный доступный мне способ вступить в контакт с этим человеком, так сказать, лицом к лицу. Да, Гарри, ты имеешь полное право выглядеть таким мрачным. Сперва Тед и я, потом Люсинда. Еще одна потенциальная свидетельница — и одному Богу известно, что она может нарассказать.

Если бы я только мог ей довериться. Я даже захватил сюда с собой досье — то самое, которое показывал Теду. И может быть утром, за рисовой кашей и апельсиновым соком, мне стоит изложить ей всю историю. Последние загадочные поездки Элио, снятие денег со счета, сюрприз, поджидавший меня в швейцарском банке, — одним словом, все.

Я был в таком отчаянии, что всерьез взвешивал эту возможность. Но мне было не забыть о том, как стремительно выстроила Люсинда свою оборону, стоило мне предъявить ей один клочок бумаги. Сознательное двуличие, исповедуемое и оттачиваемое до блеска на протяжении… скольких? Сорока или более того лет? А что получим мы с Джилл в награду за то, что из нас выжмут все сведения, которыми мы располагаем?

Джилл. Я отпихнул от себя Гарри по одеялу, сел на постели, выпрямив спину, как в примерочной. На протяжении всей второй половины дня Джилл уходила от меня, сознательно избегала контакта, а во взгляде у нее можно было меж тем прочесть и кое-что иное. Да, Алан, со мной все в полном порядке, именно поэтому я и гляжу на тебя все время глазами больного спаниеля.

Я начал прикидывать, какие чувства могли ее охватить. Обиделась на меня? Но за что же? Рассердилась? Ни одна из возможных эмоций не подходила, кроме, разве что, своего рода ревности. Но не того малоприятного сорта, который я заподозрил, когда они у меня в больничной палате столкнулись с Лоррен. Нечто, относящееся к Люсинде и к Джилл, но слишком загадочное или, наоборот, слишком очевидное, чтобы я оказался в состоянии это понять.

Прошлепав в прилегающую ванную, я окатил лицо холодной водой, затем принялся бешено растираться, чтобы разогнать отвратительное послевкусие прошедшего вечера. В конце концов, бабуля Эшер всегда агитировала за растиранье. Но что это вдруг за шум?

Я выключил кран, вслушался. Топ-топ.

— Секундочку, — вполголоса бросил я, стараясь не разбудить никого из Сполдингов, а затем открыл дверь из ванной в комнату.

Джилл, в халате и в шлепанцах, стояла у меня в комнате. На губах у нее играла неуверенная улыбка, означающая: сама не знаю, где это я.

— Привет.

— Привет, — ответил я, беря ее за руку. — Что стряслось?

Ее взгляд, ускользая от моего, прогулялся по столу и по пустым стенам.