Читать книгу "Витязь. Замок людоеда - Степан Кулик"

— Во славу Господа нашего! — торжественно изрек Конрад фон Ритц, неторопливо подошел ближе, встал в метре передо мной, широко размахнулся, словно сноп обмолачивал, и влепил мне по голове «утренней звездой».

Только хрустнуло…

Бедный Умка. Не знаю, сколько покушений ему пришлось испытать при жизни, но после смерти моего белого мишку уже раз десять убить норовили. И если бы не шлем, эта попытка вполне вероятно могла бы закончиться успехом. Окончательным…

Несмотря на прекрасную защиту, от удара моргенштерном у меня аж искры из глаз посыпались. Как при нокдауне. А фигура крестоносца сперва расплылась, а после и раздвоилась… Демонстрируя тенденцию продолжить почкование.

Но сколько бы фогтов ни стало, все они, как один, сейчас тщились освободить застрявшее в черепе медведя оружие.

Я дал себе еще пару секунд, чтоб собраться, Конраду еще разок дернуть, чтобы рыцарь потянул меня на себя, и когда это случилось, быстро перенес вес тела на отставленную ногу, освобождая дубину. Чуть-чуть приподнялся и без замаха, но вкладывая в удар силу разворачиваемого корпуса, нанес мощный удар. Метя по ногам храмовника…

Глава третья

Ну нет во мне настоящей злости. Реальный огр или тролль таким ударом обезножили бы рыцаря, в буквальном смысле оторвав ему ноги. А я в последнюю секунду вспомнил о гуманности… Даже к немцам. В общем, Конрад фон Ритц завопил что-то вроде: «О, майн Гот!» — и брякнулся всем надетым железом о брусчатку. Или сперва брякнулся, а уже потом завопил. Не суть, главное, я опять победил!

Больше того, противник жив и вроде при сознании… Крепкий мужик.

Зрители единодушно охнули, и замок накрыла тишина, в которой были слышны только стоны храмовника и мое шумное дыхание.

Несмотря на запрет, несколько стрелков не сдержались, увидев поверженного комтура, и спустили тетивы луков. Но, как и раньше, от стрел у меня только зуд по спине пошел. Что я тут же всем и продемонстрировал. Почесав между лопатками дубиной…

Это столь мирное действие почему-то вызвало у зрителей на галерке громкие, жалостные крики и вопли ужаса. Некоторые даже закрывали лица и отворачивались. Чего-то я не понял. Может, немцы считают, что чесаться на людях неприлично? Странно для нации, которая даже в пускании ветра за столом не видит ничего зазорного. Хотя сам я при таком не присутствовал, а люди чего только не прибрешут.

Конрад бессильно скреб руками по мостовой, то ли пытаясь приподняться, то ли отползти… Скорее последнее. Кому охота в ад? А вот он я — посланец Бааль Зебуба. То бишь самого Вельзевула, Люцифера или Сатаны. В зависимости от вероисповедания и глубины познаний. (Как по мне — все один черт.) И поскольку у нас не рыцарский турнир, а где-то Божий Суд, на помощь тевтонцу ни герольды, ни оруженосцы не придут. Если только труп забрать. Впрочем, и это не в нашем случае. Ведь по легенде я как раз за ним и явился. Или мне только душа положена…

Разберемся по ходу… А пока надо бы бедняге хоть железный горшок с головы снять. Дыхание облегчить, пока и в самом деле коньки не отбросил. Я же еще не все узнал, что хотел. К примеру, где он прячет ключ от казны, в которой деньги лежат? Да и с похищением девиц явная непонятка. Если пленниц нет в Розиттен, то куда комтур их спрятал? Какие планы у Гроссмейстера насчет Грюнвальда? В общем, хватает тем.

Но прежде чем комтуром заняться, надо себя в порядок привести. А то стою, как чучело…

Первым делом я выдернул из медвежьего черепа моргенштерн и отшвырнул в сторону. Потрогал пальцами прореху… Какую великолепную шкуру попортил, сволочь! Раритет… Или наоборот — новодел? В общем, сейчас таких не делают.

Потом отложил дубину и опустился на колени рядом с поверженным рыцарем. Сперва, на всякий случай, отодвинув подальше от его руки панцербрехер. Не фильм снимаем. И все эти удары в печень уже практически проигравшим героем мы не заказывали. Тем более что главный персонаж тут я. То бишь должен дожить до последней серии.

Вздох облегчения, донесшийся даже сюда, подсказал мне, что именно раньше вызвало у зрителей поединка испуг. Когда я занес дубину над головой чтоб почесаться, они решили, что это для завершающего удара.

— Живой? — поинтересовался для порядка, стаскивая шлем. Поскольку злой, ненавидящий, хотя и мутноватый от боли, взгляд тевтонца был лучше любого ответа.

Молодец рыцарь. Хорошо держится. Колени-то наверняка размозжены, и боль жутчайшая, вон — все лицо в испарине. А только зубами скрежещет… Не был бы врагом и законченной сволочью, я бы даже зауважал его.

— Готов отправляться, или, может, исповедаться хочешь? Облегчить душу напоследок…

— Делай то, за чем послан, демон… Мне не в чем каяться… — с тоской прошептал фогт. — И уж всяко не перед бесом.

Упертый фриц попался. Ну не пытать же мне его, в самом деле. До Женевской конвенции еще не одна сотня лет, но я не садист, не смогу над раненым измываться.

— Неужто, Конрад фон Ритц, тебе и в самом деле не страшно отправляться в ад, даже не сделав попытки очистить совесть?

— Тебе какая забота? — проворчал тот, едва сдерживая стон. — Делай то, за чем пришел.

— Самая прямая, — я доверительно понизил голос. — Чем чище душа, тем меньше время ее мучений в чистилище. И стало быть, нам меньше возни… Думаешь, не надоедает из века в век одно и то же? Вместо того чтобы за суккубами поволочиться или в картишки с братками перекинуться, только и знай — подкладывай дрова под котлы с кипящей смолой, чтоб не остывали. Да жги грешников каленым железом…

С каждым произнесенным словом лицо рыцаря бледнело, словно из него вытекала вся кровь, до капли.

— Ну так что? Поговорим о сожженных заживо невинных младенцах, или о девицах, похищенных из-под венца для надругательства и забавы? Поведай, рыцарь, услади мой слух…

Такого удивленного и одновременно негодующего взгляда я даже у Митрофанушки никогда не видел.

— Да ты ополоумел, демон?! — возмутился храмовник, пытаясь сесть. Но не смог и со стоном повалился навзничь. — Какие еще младенцы и девицы?..

— Говорю о свадебном поезде, вырезанным этой зимой возле Янополя… — услужливо подсказал я. — Где теперь невеста… с подружками? Все еще ублажают твоих воинов, или вы их удавили уже всех?

Видимо, в моем тоне что-то насторожило тевтонца. Он присмотрелся внимательнее, насколько это позволял сделать неверный свет от факелов, помотал головой и криво усмехнулся.

— Врешь… На моих руках много крови. И язычников, и еретиков, и неверных. Наверно, и детская найдется. Но в чем меня точно нельзя винить, так это в надругательстве над девицами. И ты не мог бы об этом не знать, если б на самом деле пришел из ада. Кто ты? И зачем так вырядился?

Ух ты, какой сообразительный. Впрочем, был бы глупцом, в фогты не выбился бы. Это у нас теперь последний глупец может занять хоть командорское кресло, хоть депутатское. Были бы деньги и связи.