Читать книгу "Дольче агония / Dolce Agonia - Нэнси Хьюстон"

«А в Припяти, где мы с отцом, бывало, рыбачили, рыба уже никогда не станет съедобной», — думает Леонид. (Его отец скончался первым, за ним, обнаженная, невесомая, беспамятная, ушла мать, а он не поехал в Белоруссию даже на их похороны. Чтобы он наконец вернулся, примчался домой, потребовались Чернобыль, непоправимое заражение рек, полей и лесов, милых его сердцу… и еще смерть Григория, безумное отчаяние Юлии, рак щитовидной железы у маленькой Светланы… Да, он прилетел на погребение Григория, но никому не позволили приблизиться к телу. Гроб и тот был радиоактивен, его обложили стальными листами, поверх них свинцовыми и, поместив все это внутрь огромного бетонного саркофага, закопали на кладбище в Митино, поодаль от прочих. Отныне на родине Леонида даже мертвые стали бояться мертвых.)

— Психотерапия — это полная противоположность, — изрекает Брайан, поглаживая бороду, — жест, хорошо знакомый Бет и означающий, что супруг готов пуститься в пространные разглагольствования

— О чем ты толкуешь? — хмурится она. — Чему она противоположна?

— Фотоальбомам. В них жизнь припомажена, сусальна, а в сфере психотерапии все трагично; таким образом, истина находится где-то посередине между этими двумя полюсами. Однажды я повез Нессу в Нью-Хемпшир покататься на санках. Сколько ей тогда было, не помнишь, Бет, три или четыре?

Бет вздыхает: эту историю она успела выучить наизусть и знает, что на нее хватило бы одной минуты. В этом отношении Брайан начинает смахивать на своего отца, даром что эта его черта была одной из тех, которые сын особенно в нем презирал и высмеивал: в старости Брайанов родитель изводил собеседников байками без начала и конца, но с массой доводящих до отчаяния отступлений… Брайан пока еще не теряет нити своих рассказов, но с каждым годом они становятся все более аморфными и растянутыми… И это, может быть, только начало, думает Бет, пройдет еще лет двадцать, и он, чего доброго, докатится до такого же недержания речи, как у его папаши, а других вообще перестанет слушать, даже знать не пожелает, в первый раз он это рассказывает или им давно надоел его сюжет… Такая перспектива ее по-настоящему пугает, про себя Бет уже решила, что она в таком случае сбежит. (В Майами.)

— Это было во время рождественских каникул, — начинает Брайан. — Бет была на дежурстве в больнице, а Несса мне и говорит: «Смотри, папа, снег пошел! Не покататься ли нам на санках?» Ну, я повел ее на холм Монаднок, и мы провели всю вторую половину дня, барахтаясь в снегу, как сумасшедшие…

(Бет поедает жареную свинину с картонной тарелочки. Она облизывает пальцы, покатываясь со смеху, пропускает добрый глоток пива… Уже перевалило за полночь, а она сидит с Федерико за раскладным столиком в суетливом кубинском квартале Майами: дым завитками курится над жаровнями, из радиоприемника несется ритмичная буйная музыка, вокруг них то и дело раздаются восклицания по-испански и смех, Федерико ласкает белые босые ступни Бет, лежащие на его голых черных ляжках.)

— Что-то около половины пятого Несса начала уставать, и я ей обещал, что мы спустимся на подвесной канатной дороге. Но мы подоспели как раз к закрытию. «Мне очень жаль, — заявил нам этот тип, — но мы работаем только до захода солнца». Итак, мы застряли на вершине горы. Делать нечего, оставалось спуститься на санках.

(Бет в номере отеля «Гайэтт» в Майами. Она готовится провести вечер с Федерико. Глядит на свое отражение в зеркале ванной, и ей нравится это тело, потому что Федерико находит ее красивой, раз в жизни собственные формы кажутся ей не жирными, а щедрыми, и волосы в крутых завитках — не столько раздражающими, сколько сексапильными. Неужели она вправду станет крутить любовь с этим незнакомцем, возможно ли такое, да, она знает, что это произойдет, она встретила его позавчера, когда спускалась к пляжу после долгого дня в душном помещении, на медицинском симпозиуме, по дороге ей на глаза попалась тележка мороженщика, и она не смогла устоять перед искушением. Протягивая ей рожок с тремя шариками ванильного, Федерико воскликнул: «Ах, как бы я хотел сейчас быть на месте этого мороженого!» — и Бет прыснула, захваченная врасплох таким дурацким комплиментом. Через минуту они уже откровенно флиртовали, и она с изумлением чувствовала, что питает к этому незнакомцу абсолютное доверие и была бы готова, чтобы не сказать счастлива, отдать свое тело в его руки. Раньше они никогда не изменяла Брайану. Собственное поведение казалось ей необъяснимым, но от этого она только воспламенялась еще жарче.)

— Снег больше не шел, но начинало темнеть и похолодало… Я усадил Нессу между колен, и мы тронулись… Но снежная пыль летела ей прямо в лицо, так что через несколько минут она принялась хныкать. Тогда я, как известно, будучи гением, остановил санки и поменялся с ней местами. Таким образом, она оказалась, как за каменной стеной, упрятана за большую теплую спину своего папы, и теперь снег бил в физиономию уже не ей, а мне.

— И впрямь гениально, — говорит Патриция. Она спрашивает себя, как некоторые люди умудряются рассказывать такие зубодробительно скучные истории. Ей самой на вечеринках вроде этой редко случается произнести три фразы кряду, так она боится надоесть своим собеседникам.

(А теперь они занимаются любовью на белых отутюженных простынях огромной кровати Бет в отеле «Гайэтт», овеваемые свежим ветерком, идущим от кондиционера, а за оконным стеклом колышутся пальмы, мерцает синее море, все усладительные штампы Флориды тут как тут, собрались, чтобы отпраздновать их соединение.)

— Когда мы вернулись домой, — продолжает Брайан, — Несса бросилась к Бет со словами: «Мы ехали на санках, снег бил меня в лицо, это было ужасно!» Я запротестовал: «Эй! Минуточку! История на этом не кончилась!» И потом каждый раз, стоило ей вспомнить наш спуск, она принималась ужасаться своим страданиям, которые продолжались всего одну десятую часть пути, и совершенно позабывала о героической самоотверженности родителя, хотя она растянулась на остальные девять десятых.

(Четыре часа утра, по радио передают ностальгический вальс, и Бет танцует с Федерико на балконе своего гостиничного номера. Она гладит седоватые колечки волос на его впалых висках. Она засыпает в его объятиях. Они вместе принимают душ, по губам Федерико струится теплая вода, смешиваясь со слюной, живот у него округлый и мягкий, как у нее самой, его коричневая кожа гладка и туго натянута, а грудь безволоса. Брайан, тот весь в шерсти, с головы до пят. Она и забыла, насколько различными в сексуальном отношении могут быть мужские тела: за долгие годы она впервые так близко видит настоящего мужика, голого, живого, чье тело не требует от нее принятия неотложных медицинских мер.)

— Я хочу сказать, — не унимается Брайан, он слегка возвышает голосу чувствуя, что теперь кое-кто из сотрапезников и впрямь его слушает, — что люди бегают к психоаналитикам, вываливают им все свои горести, сетуют на судьбу, выпрашивая жалость, скулят, рассказывая, как плохо обращались с ними их родители… и нет никого, кто бы потрудился томности ради сделать простенький расчет: «Эй! А как обстоит с остальными девятью десятыми спуска? А то блестящее решение, которое нашел твой папа, чтобы снег не бил тебя в лицо?» Да, мне сдается, что надо бы реформировать теорию психоанализа в той ее части, где…