Читать книгу "Жара - Ральф Ротман"

Люцилла погасила сигарету, оглянулась. За двустворчатой стеклянной дверью бывшего коровника сидел на стереоколонке Марек и играл на бас-гитаре, наяривая по струнам большим пальцем и кулаком. Наушники на его голове были размером с блюдце.

— А что было написано на табличке?

— Просьба не мешать… В комнате ничего не было, кроме оттоманки, маленького столика и покосившейся полки, сильно перегруженной литературой. Большинство книг в комнате были старые фолианты разных энциклопедий, купленные у старьевщика, каталоги мод эпохи бидермейер, специальная литература по давно забытым отраслям знаний — все это было сложено, как кирпичи, вдоль стен, — и когда солнце, пробившись сквозь липу перед окном, пробиралось в комнату, от пыли не было видно ничего, кроме следов золота на корешках отдельных томов. И светлого гипсового носа — так он отреставрировал мраморного Гёте, собственноручная работа отца.

Люцилла подняла ноги на стул. Она обхватила их руками, прижалась щекой к коленям.

— И что он там делал?

— Исследовал. Во всяком случае, он так это называл… На доске, прибитой над окном, стоял длинный ряд пронумерованных скоросшивателей, и иногда, когда он бывал в хорошем настроении, он приглашал меня переступить порог и показывал мне плоды своих трудов. Там, например, была такая папка под № 12, Нубийцы, в которой было собрано все про этот африканский народ, его племена и иерархии внутри них, про их одежду и войны: тщательно наклеенные на бланки из конторы моей матери газетные вырезки и копии старинных гравюр, дополненные машинописными вставками или колонками текста из энциклопедий. Если вырезки были сделаны неаккуратно или отсутствовала часть текста, находившаяся на обратной стороне, мой отец дописывал недостающие строки от руки. При этом ему удавалось удивительно точно передать соответствующий шрифт сообщения… Или, например, папка № 74, Керамзитобетон, где можно было все узнать про тип гравия, необходимые сорта цемента и про области применения этого строительного материала. Или Хвойные леса, № 126. Или Ручей. И когда он перелистывал передо мной свои богатства, он даже давал мне иногда попробовать немного ликера, который прятал в кафельной печке.

Она улыбнулась, поставила ногу ему на ляжку, поковыряла пальцами ног шов на джинсах. Ноготки были накрашены красным лаком.

— Позднее я тоже завел себе несколько тетрадок: Знаменитые индейцы, Дикие лошади, Животные джунглей и т. д. Но у меня не хватало терпения на вклеивание картинок с оберток жвачек или пакетиков с приколами. Я просто закладывал их между страницами.

— А твоя мать?

Он помолчал немного, разглядывая свое лицо на обратной стороне столовой ложки, и нашел его не в меру разгоряченным.

— Ну да, трудно сказать… Незадолго до того, как я стал жить самостоятельно, все это уже выглядело не так, как раньше. Чем больше он уходил в тень, тем решительнее она переходила в наступление. Ее каблучки то и дело стучали по мозаичному полу из мелких камешков, а потом в голову ему летели горшки и сковородки с полок, звякали ножи и вилки, а однажды мой отец вылез из своего укрытия и простонал: «Меня как распяли. Что вы за люди такие?» Обеими руками он зажимал уши. «Меня доконал этот шум и грохот! Как я могу здесь думать?!»

Тут уж оторопела моя мать, развеселившись, она покачала головой и сказала: «Да что ты говоришь? А зачем тебе думать? Это за тебя делаем мы. Интеллигентность — большой порок».

Но мой отец со стаканом воды в руке никак на это не отреагировал. Во всяком случае, до той минуты, пока его жена могла его слышать. Однако против своих правил он оставил дверь открытой, и я с любопытством вошел к нему. Сквозь гардины падал слабый свет, медленно провел он рукой по трем-четырем прядям на лысой голове. Он был уже старым человеком, намного старше моей матери, но когда он смотрел на нее, у него был взгляд ребенка.

«За что же так… — сказал он тихо, почти шепотом, и положил перед собой руки, словно они были для него чужими. — Ты можешь мне объяснить? Почему нужно все время что-то делать и чего-то добиваться? Разве нельзя просто только жить?»

Де Лоо взял тарелки со стола. Перламутром отливали рыбьи кости на краю тарелок.

— Вот так это все было… Через добрых два десятка лет, когда я забирал себе оттоманку из его комнаты, чтобы поставить ее у себя в квартире, мне опять попалось на глаза его наследие — папки-скоросшиватели. Кто-то сложил их в углу горкой, высотой в человеческий рост. Один листок выпал из стопки папок, я прочитал наверху девичью фамилию моей матери — юрист Добротт, налоговое бюро. А под этим капителью[57]красиво написано: особенности охоты нубийцев.

Они перешли в кухню, вымыли посуду. Под лампой описывали свои геометрические фигуры мухи, и хотя в помещении царил сумрак, было почти темно, Люцилла не сняла солнечные очки. Выжимая тряпку, она, тихонько насвистывая, смотрела в окно, на слепящий квадрат в стене, перекрываемый в отдельных местах диким виноградом, на пронизанные солнцем кончики листьев. Волосы были подстрижены крайне неумело, слишком коротко. На затылке белела кожа выстриженной полоски.

Сквозь недостающую дранку на крыше сарая падали пыльные лучи, словно столбы света, между которыми двигался Марек и собирал гитары, вдоль и поперек залепленный изоляционной лентой кейборд и усилитель, чтобы погрузить все в машину, старый похоронный лимузин «мерседес-бенц», загаженный ласточками.

Руки в мыльной пене, кастрюли и миски то и дело ударяются друг о друга, Люцилла, орудуя металлической мочалкой, обернулась к нему. Послеобеденная тишина была такой плотной и тягучей, что она невольно заговорила приглушенным голосом. Во всяком случае, он не расслышал ее, подошел сзади и поцеловал в шею, и кожа тотчас же отреагировала на его поцелуй. Ее словно зазнобило, она с дрожью втянула в себя воздух и тихо сказала:

— Эй! — Она поставила одну ногу на мусорное ведро и посмотрела на сарай: — Меня побрили.

Он закрыл глаза, обхватил руками ее грудь. Синее белье заскрипело под блузкой, а он провел губами по колючим волоскам на затылке и пробормотал:

— И к тому же плохо…

Но она затрясла головой, оттолкнула его. Снаружи хлопнула дверь, и сразу вслед за этим перед окном вырос Марек, заговорил с ней. Он смочил волосы водой и зачесал их назад — выпуклый гладкий лоб придавал ему особую чистоту и свежесть. Но голос звучал хрипло и дребезжал, взгляд был мутным. На нем был серо-голубой костюм и трикотажная рубашка, из нагрудного кармашка выглядывала полоска таблеток Люцилла повернулась к Де Лоо.

— Он спрашивает, не нужно ли нам чего из Щецина. Сосиски, макароны, колеса. Но мы этим вроде не интересуемся, или как?

Де Лоо отрицательно покачал головой, и Марек отошел от окна, подняв руку. На пальцах серебряные кольца. Царапина залеплена пластырем. «So long, good-bye, Widdesehn!»[58]На черных матерчатых туфлях пыльные отпечатки кошачьих лап.