Читать книгу "Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала"

Теперь мы оба молчали. Молчали долго. Официант в грязно-пятнистом фартуке принес еще по кружке. И мы, не сговариваясь, приподняли их над столом и чокнулись, разбросав клочковатую пену.

Каждый из нас слишком хорошо представлял, что происходит в голове другого и как мы в этот момент друг от друга зависим.

– Уверен, что сможешь уйти до завтрашнего утра? – прервал он молчание. – Что тебя не пасет третья сторона?

Я вообще не был ни в чем уверен, кроме того, что он дает мне добро. И это самое важное.

Вместо ответа я кивнул.

– А ты? – спросил я, впервые сказав «ты».

– Что «я»? У меня выбора нет. – Он внимательно рассматривал свои руки, как бы рассчитывая увидеть на них знак судьбы. Но ничего не найдя, разочарованно усмехнулся и щелкнул пальцами. – И ты это прекрасно знаешь... Но все равно спасибо, что пришел. – На этих словах он встал и, крепко пожав мне руку, двинулся к выходу.

– Будем надеяться, что они не посмеют тебя тронуть, – сказал я ему вслед. Но он этого не услышал.

В ту ночь мы разлетелись по разным концам света.

Через день ко мне из Парижа прилетела Вера.

Нина молчала как каменная.

– Ну, Ниночка, – сказал я. – Теперь твоя очередь.

Молчание было мне ответом.

– На самом деле меня интересует только один вопрос, вернее, два: «как?» и «когда?».

Нина наклонилась ко мне с улыбкой Чеширского кота и, почти прикоснувшись своим лбом к моему, как в последний раз, в самолете...

– Ваш билет, пожалуйста, – произнесла она противным мужским голосом.

Я поднял голову – надо мной нависла тяжелая фигура контролера с раздутым, как подушка, лицом, на котором играла кривая профессиональная улыбка.

– Месье?..

Нина в ту же минуту растаяла в воздухе.

Убедившись, что мой билет в порядке, госслужащий удалился.

Я попытался вернуть Нину. У меня есть еще много чего рассказать.

Безуспешно. Она, видимо, решила, что главное уже знает.

Я был другого мнения – для меня главное случилось потом.

И я, несмотря на индифферентность Нины, решил продолжить.

«О сверхвозможностях мозга известно давно. Это прежде всего врожденные свойства мозга, определяющие наличие в обществе тех, кто способен находить максимум правильных решений в условиях дефицита выведенной в сознание информации. Люди такого рода оцениваются как обладатели талантов и даже гении. Ярким примером сверхвозможностей мозга являются не только творения гениев, а и так называемый скоростной счет, почти мгновенное видение событий целой жизни в экстремальных ситуациях и многое другое. В жизни не только гения, но и обычного человека временами возникают состояния озарения, и иногда в результате этих озарений в копилку знаний человечества ложится много ценного».

Это выписка из медицинского учебника, которая осталась в конспекте со студенческих времен. Не могу говорить о копилке знаний человечества, но мою личную копилку все изложенное действительно пополнило.

Возникло ощущение вседозволенности – я вошел в раж. Продаваться, сказал я себе, так продаваться легко и дорого.

В тот момент казалось, что мне помогают сверхъестественные силы (хотя выше ангела-хранителя я в мистических сферах не забираюсь).

Дурному вдохновению не было предела. Я разыгрывал партию за партией. Случались проблески гениальной интуиции (именно интуиции, а не ума), мне удавалось на несколько шагов предвосхищать действия противников, пользоваться слабостью соперников и обаять потенциальных партнеров. В моем мозгу происходили вспышки, как на солнце, и сила исходившей радиации подчиняла себе земные события. В какие-то моменты чувство реальности пропадало. Чудилось – так будет всегда. Оптимизм мой доходил до того, что даже в крестах на кладбище я готов был видеть плюсы.

В последующие несколько лет я работал в той или иной степени сразу на несколько крупных разведок, стараясь извлечь как можно больше пользы для себя.

Но жизнь хитра! Когда у тебя на руках все карты, она внезапно решает играть в шахматы.

Известно, что вещи не должны быть, они должны казаться. Если кажется, значит, так и есть, уверяла Эльза Триоле (тоже из наших, кстати). В иллюзиях живется гораздо проще, чем в реальности. И каждое явление стоит подозревать в вероятности более чем одного толокования.

А совесть? «Что совесть? Я сам ее делаю», – говорил черт у Карамазова.

Сначала я узнал о гибели всей семьи Крымова. Без подробностей – детали бойни и самоубийства узнал гораздо позже. Потом, почти следом, пришло известие о смерти мамы.

Но, видимо, этого было мало, чтобы понять, в какую страшную бездну я лечу. Классически – вверх пятами.

У меня оставались Вера с Митей. И я оставался у себя. Тогда. Я так думал.

И напоследок, чтобы у меня не было сомнений относительно монстра, поселившегося под моей человеческой оболочкой, судьба предоставила возможность заглянуть в глаза смерти – в глаза жены, которая, мстя мне, убила себя и моего сына у меня на глазах. И до этого довел ее я.

Какое-то время я пытался совершать телодвижения. Курица с отрубленной головой. Она носится по двору, хлопая крыльями и фонтанируя кровью из горла.

Пытался убедить себя, что смогу жить дальше... раз уж сразу не отправился за ними.

Недаром же нас учили в нашей «спецшколе», как тренировать память, чтобы научиться забывать.

«Новые исследования ученых заставляют лишний раз усомниться в „абсолютно правдивых“ показаниях каких-либо свидетелей преступлений и к тому же вообще способны серьезно пошатнуть веру в здравый смысл и психическое здоровье подавляющего большинства наших современников. Оказывается, даже для вполне вменяемого человека выбор между правдивыми свидетельскими показаниями и галлюцинациями может оказаться весьма и весьма непростым делом. Как выяснилось в ходе экспериментов, более чем в одной пятой всех случаев испытуемые не помнили, засвидетельствовали ли они фактическое положение вещей или же только вообразили нечто такое, чего на самом деле и не было...», – это абзац из «шпионского» учебника. Настало время применить это к самому себе. С большим или меньшим успехом.

Но надолго меня не хватило, лопнули жилы, на которых были подвешены ошметки души. Оставалась только одна роскошь, а именно – выбрать самому, как сдохнуть. И я решил уползти для этого подальше.

Разрубив все профессиональные узлы, я с помощью человека, в котором был уверен, организовал успешное покушение на себя. И, выдав чужой сгоревший труп за свой, благополучно исчез.

Тут же наложить на себя руки было бы очень, очень легко. Я слишком профессионально в тот момент относился к факту насильственной смерти – своей или чужой, – для начала я должен был научиться осмыслять насилие как преступление. Меня долго и тщательно учили, тренировали убивать и считать это не издержками профессии, а рабочими буднями. Героическими рабочими буднями. Недаром за физическое уничтожение врага в нашем департаменте представляли к наградам. Иногда к весьма высоким. Я никого не убил собственными руками, но был готов к этому. В моем случае достаточно было отнестись к себе как к врагу, чтобы сделать харакири – не страшась и не угрызаясь, что часто свойственно самоубийцам. Собраться, сконцентрироваться – и уничтожить врага. Без сложных построений. С построениями – так принято в рефлексирующем гражданском сообществе.