Читать книгу "Пионерская Лолита - Борис Носик"

— Но разве наша страна там? — удивился Гоч.

— Нет, конечно, но там дольше не поймают. А если идти по горам, можно всегда прийти в наши горы, — сказал солдат.

— Ничего не понимаю! Какая-то галиматья! — возмущенно сказал Невпрус.

— Нет, это правда, — сказал Гоч задумчиво. — Все горы этого мира сообщаются между собой. Для гор нет границ. Я слышал об этом от одного дервиша. Он был декабрист, и он шел в Италию… Но не лучше ли тебе, земляк… Не лучше ли тебе, друг, попросту уехать с нами в Москву, а оттуда на поезде добраться в Уйгурию.

— Как это так? — Невпрус даже задохнулся от абсурдности и дерзкой нелепости этого плана. — Как он пересечет границу?

— Все просто, — сказал Гоч. — Я придумал. Он поедет с нами по документам Полвана. В конце концов, для немецких и русских пограничников, так же, как для Питулина, все уйгуры (а если уж на то пошло, и вообще все чечмеки, кроме Айтматова и Гамзатова) — на одно лицо.

— Ну, а дальше? А дома? Его ведь будут разыскивать дома! — продолжал отчаянно Невпрус.

— Дома там что? — сказал солдатик мечтательно. — Дома у меня дядя начальник милиции. Дома можно сказать, что это не я, а мой старший брат, он тоже неженатый. А старшего брата за дядю выдать. А дядя у нас давно пропал со стадом, так что его ни за кого не надо выдавать.

— Неплохая идея, — сказала литературоведка. — Мне кажется, на этом этапе своего поступательного развития уйгурская литература уже может обойтись без Полвана.

— Вот именно, — сказал Гоч, и его даже передернуло при воспоминании о пьяной неразборчивости Полвана Баши. — Раз он так любит колбасу, пусть и остается здесь, в колбасном краю. Навек! И где у нас с вами гарантия, что он не ушел на Запад, гонимый своей низменной колбасной мечтою?

— Граница-то на замке, — машинально сказал солдатик, уже надевая сноровисто пуловер Гоча и брюки литературоведки, которые были ему чуть широковаты.

— Так-то оно так И все же гарантии у нас нет, что этот хитрец не прошел, — упрямо сказал Гоч, и Невпрус подивился его дерзости.

Дорогой они в деталях разработали план действий на весь остаток месячника. Питулина они будут оставлять в гостиничном буфете, Невпрус будет выступать с Гочем, Гоч спать с литературоведкой, а солдат — с переводчицей Гердой. Таким образом, удастся до самого отъезда сохранять статус-«куо». Для немецкой публики уйгурскую литературу будет представлять сам Гоч, уйгурскую критику — литературоведка, перевод — Невпрус, а освещение месячника в прессе возьмет на себя Штрумпф Гадике, которому они уже надиктовали материала не то что на месячник, а даже на целый високосный год.

Невпруса все же несколько тревожила такая подмена, хотя он не мог не признать ее благородного и вполне гуманистического характера. Однажды, впрочем, он наблюдал, как Питулин, пробудившись, долго и пристально смотрел на юного солдата, после чего наконец сказал:

— А-а, это ты, Болваша. Гляди, опохмелился — и вроде как даже помолодел. Как с гуся вода. Ох, и живуч ваш брат этот, как его… Ну, месячник…

После этого предстоящее пересечение границы в обществе беглого солдата стало меньше тревожить Невпруса.

И в самом деле: немецкого пограничника, проверявшего вагон, больше волновало, не спрятался ли кто-нибудь на потолке, чем то, кто же на самом деле едет в составе делегации. Он козырнул им в заключение, как актер из военного кинофильма, и, не желая выходить из роли, рявкнул вежливо, но резко:

— Ауфвидерзейн!

Что до русского пограничника, то он, безмятежно глядя то в паспорт Полвана, то в юное лицо солдатика, сказал только, что у них дома, в деревне собака такая была — Полкан.

Невпрус не стал поправлять его, и солдат улыбчиво удалился.

Менее гладко прошло у них с Питулиным, лицо которого от дармовой немецкой выпивки и большого количества пива получило вдруг неожиданный левый перекос.

— Это у меня за границей такая аллергия бывает, — объяснял Питулин молодому пограничнику. — Каждый раз морду перекашивает. Вот вы справа зайдите, еще правей, теперь глядите — и чирей наш, фамильный, и морда — моя, верно говорю?

— И верно — справа больше на фоту смахивает, — сказал солдат. — Ладно. С возвращением на родину, товарищи! Творческих вам успехов.

— Вот кабы мы в ту сторону ехали, на Запад, — сказал, усмехнувшись, Гоч. — Вот там уж был бы шмон как надо.

Слушая его, Невпрус думал о том, что каким-то неведомым образом этот молодой человек принес с собой оттуда, с гор, незаурядный контрабандистский опыт. Впрочем, если предположить, что юный Гочев возраст не является обманчивым, то опыт этот просто был запрограммирован где-то в его памяти… На радостях Питулин в тот день не раз гонял солдатика, которого ласково звал Болвашей, в вагон-ресторан за пивом, щедро снабжая его при этом нашей родной, хотя и неконвертируемой, зато и не принимаемой так уж всерьез советской денежной валютой.

После четвертой бутылки Питулин оглядел ласково своих попутчиков и сказал:

— Ну сознавайтесь, что вы все, окроме, может, дамы, все как есть чечмеки. А чечмек он и есть чечмек. Из-за своей вековой отсталости. И никогда ему нашим русским человеком не сделаться. Не вытягивает. Сил не хватает. Хотя бы и ты, друг Болваша. Ну сколько же ты сосал водки на дармовщину, а все старше никак не сделаешься. Значит, ты ее не всерьез принимаешь, проклятую. А что же, скажи, есть еще такого на свете, чего может человек с чистой совестью, наш, настоящий человек, принять всерьез? Вот и молчишь. Нет, что ни говори, не проходит вам даром прыжок от феодализма в царство необходимости. В царство, можно сказать, справедливости. А третьего не дано. Или, может, скажете, вам дано Магометом? Нет, нет и нет. Ни Бог, ни царь и ни герой. Ни Шамиль, ни Хаджи-Мурат, ни Хасбулат удалой, никто…

На этом митинг был закончен, потому что Питулин уснул. А пополудни они уже въехали в столицу нашей родины, порт пяти морей и надежду всего сколько его ни расселилось человечества.

В тот же вечер Невпрус и Гоч поездом отправили молодого уйгурца на родину.

— Черт-те что, — ворчал Невпрус, ворочаясь перед сном в своей постели. — Вместо обстоятельного знакомства с Западом я был втянут тобой в какую-то кавказскую, чисто эксовскую авантюру.

Не поняв сути его претензий, Гоч сообщил ему откуда-то из-под литературоведки, что теперь Невпрусу осталось уже недолго, потому что Союз писателей, в котором он на очень хорошем счету, и лично папаша (так Гоч из природной благожелательности и деликатности называл пахана) обещали ему, Гочу, в ближайшее время если не квартиру, то на худой конец свою комнату в коммунальной квартире. Невпрус хотел возражать и объяснять, что он был неправильно понят, но, прислушавшись повнимательней к шуму, срочно надвинул на череп наушники с голосом Марины Влади. По одному мановению указательного пальца эта женщина могла назвать его прекрасным младенцем, и, хотя Невпрус понимал, что это лишь актерская аффектация, что она, может, и не думает ничего такого, это было ему все-таки приятно. В конце концов, кому из нас известно наверняка, что о нем думает женщина, произнося ласковое слово? Так что старик Невпрус в этой ситуации не проявлял ни большей наивности, ни большей доверчивости, чем мы с вами.