Читать книгу "Загул - Олег Зайончковский"

– Нет, у него там очки… – прошептала Надя.

Кронфельда чуть не силой усадили за стол и раскрыли перед ним рукопись.

– Чушь, чушь и чушь!.. – бормотал он, не попадая за ухо дужкой очков. – Нет никакого «Провозвестия» и не может быть…

Старик упрямо еще несколько раз повторил свое «не может быть», но взгляд его, опытный взгляд текстолога, уже говорил другое… Вчитываясь в чернильные полинялые строки, он склонялся все ниже… Окружающие примолкли. Из них только Надя знала, что как ученый Кронфельд в эти минуты переживает трагедию, но остальные, казалось, тоже о чем-то догадывались.

Прошло много времени, прежде чем Кронфельд оторвался наконец от рукописи. Он поднял лицо; в глазах его блестели слезы, выступившие от напряженного чтения.

– Что же мне делать, коллега? – с печалью он обратился к Нефедовой. – Советуете пойти повеситься?

Чтобы скрыть свою жалость к нему, она сдвинула брови:

– Это было бы сейчас некстати… Вы же должны понимать – в музей поступила новая единица хранения. Кто в Почечуеве, кроме вас, даст научное описание и предварительный комментарий?

– Что-то я не врубаюсь! – не выдержав, перебил ее Галя. – Мы такой артефакт притаранили, а дедуля почему-то в трауре…

– Молчи, – ткнул его в бок Нефедов.

– Где вам понять, молодой человек… – Кронфельд горестно усмехнулся. – Я сорок лет – сорок лет! – доказывал, что этой рукописи не существует.

– И доказал?

– Неопровержимо…

– Значит, ума палата! – рассмеялся Галя.

За ним и другие повеселели. Все принялись уговаривать Кронфельда пока не вешаться, но послужить напоследок науке. Он и сам понемногу начинал приходить в себя. Несмотря на случившееся потрясение, а может быть, благодаря ему в старом ученом проснулся бездействовавший много лет исследовательский инстинкт. Он снял и тщательно, как оружие, стал протирать очки.

– Подлинность этой рукописи надо, конечно, проверить… Но могу я узнать, господа, как она к вам попала? Каков был контекст обретения?

В кабинете повисла пауза; друзья переглядывались.

– Нет, – за всех ответила Надя. – Контекст обретения мы опустим.

– Позвольте, но как же вы будете ее регистрировать?

– Как дар неизвестного, – твердо сказала она.

Нефедов чуть слышно вздохнул.

16

Обряд регистрации «Провозвестия» был предварительным и совершался недолго. Главное было определить рукопись под охрану государства, и это, важнейшее, Надя сделала. Дар неизвестного, а с ним вместе и Кронфельда (хватило бы старику здоровья) ожидали впереди экспертизы, неоднократные ученые советы, чтения и презентации.

А над могилой писателя Почечуева в то утро зацвел до срока черемуховый куст. Другое небольшое совпадение произошло, когда компания неизвестных дарителей уже покинула фондохранилище, – на усадебной почечуевской церкви сам собой ударил вдруг колокол. Может быть, колокол раскачал ветер, или ворона, балуясь, дернула его за язык, но этот нечаянный благовест всем показался весьма уместным. В эту минуту друзья, наверное, не удивились бы, если бы им навстречу вышел вдруг сам вставший из гроба классик. Всем стало бы только радостно, и, взявши «дедулю» под локотки, они повлекли бы его с собой – обмывать удачное завершение дела.

Но дело, как оказалось, было еще не кончено.

Веселой гурьбой направляясь к выходу из усадьбы, товарищи вдруг увидели бегущего к ним человека с развевающейся бородой. О, это был не призрак писателя Почечуева!

– Берегись, ребята! – закричал Шерстяной. – На нас идет Живодаров!

В ту же секунду подскочивший безумец сгреб его за грудки.

– Отдавай мою рукопись!.. – страшным голосом зарычал он.

Быстрее всех на его нападение среагировала Марыська. Защищая возлюбленного, она с визгом вспрыгнула Живодарову на спину. Тот попробовал ее стряхнуть, повернулся и… оказался лицом к лицу с Галей. Больше он ничего не видел.

Это было и все сражение. Кто-то из утренних посетителей лишь покосился, проходя мимо. Почечуевские менты, те, конечно, и вовсе ничего не заметили, потому что еще чаевничали у себя в кандейке.

Нокаутированного психа кто-то придумал спрятать внутри мемориального дуба, – его обмякшее тело затолкали в дупло. Напоследок Галя хотел допросить Живодарова по поводу сковороды и немцев, но тот на шлепки по щекам и расспросы только мычал, выкатывая белки глаз, и пускал себе в бороду кровавые пузыри.

– Если хотел с ним поговорить, то не бил бы его так сильно, – заметила Марыська резонно.

Поняв, что ничего вразумительного из Живодарова ему не вытрясти, Гале пришлось отступиться.

Но помимо расследования немецкого заговора у товарищей впереди было много других забот – радостных и не очень. Они знали, что вскоре им неминуемо предстояло большое обмытие всего случившегося. А еще – о чем не хотелось думать – на шерстяновской кухне их дожидался труп. Вряд ли он в самом деле принадлежал аспирантке из Брянска, но это было уже неважно, потому что час от часу с ним происходили метаморфозы, которые происходят с любыми трупами.

Эпилог

Когда в наших краях кончается весна и наступает лето? Этого никто не знает точно. Синоптики говорят одно, народные приметы другое, а собственные наши глаза третье. Раньше летом у нас считался тот краткий отрезок года, когда бабы могли без крика войти в речку для омовения ног. Теперь какое там омовение – давно уже в нашу речку не то что баба, а и пьяный мужик не сунется. И вовсе не оттого, что вода в ней студена, а по причине дурной экологии. Наверное, с речкой сообщается как-то секретное красное озерцо, напруженное позади химзавода. Про озерцо знают местные токсикоманы – они сидят на его берегах часами и без удочки ловят кайф. Этим немногим оригиналам большая химия дарит главную в жизни радость, но остальным горожанам просто обеспечивает жизнь. Правда, жизнь наша утратила все приметы, и потому горожанам трудно чувствовать тонкую грань, разделяющую сезоны года.

А может быть, ее больше и нет, этой разделяющей грани. Черемуха у нас теперь распускается, когда хочет; котята родятся то в июне, то в мае. Дизель стал в пятнадцатый раз отцом – не объявлять же по такому случаю наступление лета. Зато мы получили свободу выбора, нынче каждый решает сам: если в душе у кого весна, тому и кругом весна, если лето – тоже приемлемо. Лето – время прогресса, за летние месяцы кто-то древесный вырастет на вершок, кто-то животный нагуляет бока, а умный сделается разумным.

«Лето так лето, лишь бы не хуже…» – так приблизительно думал Нефедов, вышагивая по городу. Пусть тополиная зелень уже не блестела ярко, пусть недокошенные одуванчики в большинстве своем облетели – все это было не так уж важно. Природа вступала в период роста; она совершала рабочий ход, важнейший из четырех своих тактов.