Читать книгу "Из шпаны - в паханы - Евгений Сухов"

– Кто такая эта Глашка? – спросил Рекрут, подсаживаясь к столу.

– Маруха. Ничего, смазливая бабенка. Кочует от майдана к майдану. Я сам познакомил ее с Графином, когда тот на свободу вышел. Хотел, так сказать, взбодрить его. А он к Глашке и прикипел. Она тоже была не против. На подарки марухам Графин никогда не скупился. И ему хорошо, и ей польза.

Рекрут кивнул. Митяй сел напротив и снял шляпу. Остальные жиганы к их столику не приближались, предпочитая топтаться ближе к выходу. Чиграш появился на пороге смежной комнаты. Рекрут поднял на него взгляд.

– Ну, чего с этим-то делать? Пришить его?

– Не надо, – осадил прыткого подельника Рекрут. – Он еще нам пригодится. Оставь тут пару человек, Чиграш. Не ровен час, Графин снова может объявиться, – казанец снова посмотрел на Митяя. – А Глашку эту найти сможем?

– Ну а почему нет? У подруг ее поспрошать надо. А ход мыслей у тебя верный, Рекрут. Где Глашка, там и Графин отыщется. Я-то думал, он все старые связи обрубит, а видишь, как выходит. Сентиментален старик стал не в меру. На том и погорит.

О том, что Графин никуда от них не скроется, Митяй говорил, как о чем-то само собой разумеющемся. Его уверенность передавалась и Рекруту. Хотя сама мысль о том, что Графин все еще жив, не давала казанскому жигану вздохнуть спокойно. Многие из хитровских малин продолжали еще верить в возвращение к власти легендарного уркагана. Война не была закончена. Рекрут отправил маляву в Казань, и, согласно его просьбе, в скором времени Трифон Железный должен был этапировать в столицу еще пять верных человек в поддержку. Столько же жиганов двигалось сейчас в Москву из Ярославля. Знахарь уверенно набирал авторитет в своей вотчине. До Рекрута доходили слухи о том, что и в других городах необъятной России жиганы, прикрываясь его именем, как знаменем, начали борьбу с ворами старой формации. Запущенный в Казани механизм набирал все большие и большие обороты.

– Ладно, – Рекрут поднялся. – Поехали еще на пару майданов наведаемся. А Бурому скажи, пусть маруху графиновскую ищет...

Пантелеймон, сидя в соседней комнатенке и продолжая дрожать как осиновый лист, слышал звук хлопнувшей двери. Майданщик тяжело вздохнул. На этот раз, кажется, пронесло.

* * *

Москва. Бутырская тюрьма. Административное здание

Камаев не стал стучать. Без всякого предупреждения он распахнул дверь кабинета начальника Бутырской тюрьмы и решительно переступил порог. Сверчинскому ничего не оставалось делать, как последовать за московским чекистом. Однако, в отличие от Камаева, он остановился в дверном проеме, а Виктор Назарович быстро прошел вперед.

Седовласый мужчина в черном свитере балансировал на стуле и одной рукой пытался приладить на стене портрет Феликса Эдмундовича. Другой руки у него не было вовсе, рукав свитера с левой стороны был пуст. Услышав за спиной шаги, мужчина обернулся. Портрет опасно покачнулся и едва не упал на пол. Седовласый сумел подхватить его, прижал к груди и вместе с изображением товарища Дзержинского спустился со стула.

– В чем дело? – недовольно спросил он, обращаясь преимущественно к Камаеву. – Почему без стука? Вы по какому вопросу, товарищи?

Мужчина носил роскошные посеребренные усы. Поставив портрет рядом со своим рабочим столом, он сел, пробежался по усам пальцами и недовольно нахмурился. Камаев тем временем уже занял место напротив.

– Товарищ Тимошин? – коротко осведомился он, игнорируя встречные вопросы начальника Бутырской тюрьмы.

– Да, это я.

– Моя фамилия Камаев. Это товарищ Сверчинский. Мы из ЧК.

Лицо Тимошина мгновенно переменилось. Оно как-то само собой разгладилось, стало доброжелательнее и, в конце концов, озарилось гостеприимной улыбкой.

– Очень приятно, товарищи. Очень приятно. Хотите чаю?

– Нет, спасибо, – Камаев покачал головой. – Мы к вам по делу.

– Разумеется. Я догадался. Это как-то связано с нашими заключенными? С кем именно?

Сверчинский не стал подходить к столу. Он взял ближайший стул и занял место рядом с выходом. Всю инициативу предстоящего разговора брал на себя Камаев. Кондрат Сергеевич ничего не имел против. Пока роль стороннего наблюдателя его вполне устраивала. А в случае необходимости он всегда может подкинуть нужный вопрос.

– Нас интересует заключенный Михаил Петрович Гроссовский, – отчеканил Камаев.

– Гроссовский... Гроссовский... – Тимошин снова наморщил лоб. – Мне кажется, я припоминаю эту фамилию. Как давно он у нас содержится?

– Около трех лет, – подсказал Сверчинский.

– Трех лет? Да? А по какому делу?

– Это нам неизвестно, – вернул себе инициативу Камаев. – И именно это в первую очередь нам и необходимо выяснить. Суда над Гроссовским не было. За истекшие три года ему даже не выдвинули никакого обвинения.

– Странно. Весьма странно, – задумчиво пробормотал Тимошин. – Одну секундочку...

Он убрал с рабочего стола алюминиевую кружку, поставил ее на подоконник, а затем потянулся к верхнему ящику. В единственной руке Тимошина появился лист бумаги с отпечатанным текстом. Он положил его перед собой и заскользил узловатым пальцем по строчкам. Камаев не торопил его. Наконец палец Тимошина остановился.

– Да, вот он. Действительно, есть такой заключенный. Гроссовский Михаил Петрович. Сто восемьдесят шесть. Политический. Сейчас мы его отыщем.

Тимошин поднялся из-за стола и прошел в угол кабинета, где располагались дубовые стеллажи с картотекой. Потянул на себя один из ящиков. Зашуршала бумага.

– Распорядитесь вызвать Гроссовского сюда, – бросил в спину начальнику Бутырки Камаев. – Нам потребуется побеседовать с ним.

– Да-да, конечно. Непременно.

Тимошин нашел искомую папку, зажал ее подмышкой и вновь вернулся к столу. Снял с аппарата телефонную трубку.

– Приведите заключенного сто восемьдесят шесть, – коротко произнес он, и трубка вернулась на прежнее место.

Тимошин раскрыл папку. Сразу перевернул два верхних листа. Издалека Сверчинский заметил, что на одном из них мелькнула фотография Гроссовского.

– Все верно, – сказал Тимошин после небольшой паузы и солидно покачал головой. – Суда над Гроссовским не было. Его арестовали в девятнадцатом году. На квартире нашли несколько прокламаций антиреволюционного содержания. Но откуда взялись эти прокламации у Гроссовского и принадлежали ли они ему в действительности, доказать так и не удалось. Улик против него было мало. Дело постепенно заглохло, но Гроссовского в целях безопасности решено было на свободу не отпускать. До поры, до времени. Но, как видите, – Тимошин выдавил скупую улыбку, – три года прошло, а Гроссовский все еще здесь. Никаких указаний на его счет мне не поступало. Вы хотите его отпустить? Или намечается суд?

– Это будет зависеть от поведения самого Гроссовского, – туманно ответил Камаев. – Позвольте папочку, товарищ Тимошин.