Читать книгу "За несколько стаканов крови - Игорь Мерцалов"

— Слушаюсь подробнее. О том, что Скрупулюс вызван для срочного задания и передан в подчинение вашей милости, господин Дайдукат узнал от нынешней сожительницы Ковырявичуса, эмансипе и идейной сторонницы госпожи Дульсинеи, которую подослал к Ковырявичусу господин Дайдукат. Сказать по правде, она его терпеть не может, в спальне это дает удивительную комбинацию чувств-с… — Тут он сбился, поймав строгий взгляд Эргонома. — Виноват! Однако это имеет прямое отношение к расследованию. Истинную страсть данная особа приберегает для Дайдуката, и сразу после ухода сожителя она поспешила эту страсть реализовать, заодно и сообщение передала. Господин Дайдукат, выслушав ее, проявил признаки волнения, никак не связанного с основным инстинктом, и, вызвав секретаря, распорядился послать с Ковырявичусом некоего Летуна и передать с ним приказ, цитирую: «Любой ценой убить поганого заморца сразу, как только поднимут клад». После этого он наконец вспомнил о страсти, однако я не стал задерживаться. — Тут Мазявый показал поистине высший пилотаж актерского мастерства, сумев без явного акцента на этой фразе передать всю глубину своего самопожертвования; на самом-то деле ему не позволили остаться защитные чары, которые Дайдукат активировал, прежде чем уединиться с идейной дульсинеевкой. — Я проследил за секретарем, а потом и за тем самым Летуном. Тот отправился прямым ходом к одному из чиновников господина Дайтютюна, и чиновник обеспечил Летуну место рядом с Ковырявичусом и, соответственно, с вашей милостью.

— И кто был этот чиновник? — спросил Эргоном.

Мазявый назвал имя. Это был тот самый рябой с косым шрамом, который так хотел направить деньги партии на феерическое шествие герильясов по Гульбинке.

— Отлично сработано, Мазявый. Это объясняет, почему Дайдукат не рассматривает меня как ключ к другим кладам. Рябой придурок понятия не имел, о чем я разговаривал с Дайтютюном наедине, но ему перепала информация о том, что я отправляюсь за кладом Тучко. Однако медлить нельзя. Сейчас ты отправишься в Лионеберге и сдашь рябого Дайтютюну. Про мага и пилота пока не рассказывай. Да, и вот еще что.

Эргоном оглянулся, не смотрят ли на него с поляны, и тихо свистнул. Из-за деревьев показался тощий, едва различимый глазом фантом.

— Твой новый работник. Подойди сюда, Ледащий. Это Мазявый. Запомни его. Когда закончим здесь, отправишься в Лионеберге, найдешь Мазявого, он тебе даст работу.

— А он кого-нибудь знает в городе? — с сомнением спросил Мазявый, неприязненно осматривая новичка, голубовато засветившегося от надежды.

— Нет, и его никто не знает, а это может оказаться полезно. Нельзя разбрасываться кадрами, Мазявый.

— Так точно, слушаюсь, сударь, как прикажете. Ледащий, значит? Чем питаешься?

— Романтическими идеалами-с… — слабеньким голоском произнес фантом.

Мазявый едва сдержал приступ совершенно зоологического хохота.

— Понятно, почему такой недокормленный! Ладно, пристрою тебя.

— А пока — дуй обратно на кладбище, — приказал Эргоном Ледащему. — Как только эти придурки направятся сюда или если убьют бригадира, сообщишь немедленно. Ну а ты, Мазявый, молодец! Давай проследи, чтобы рябой гад получил по первое число. И вот что, отзови пару своих работников, пусть пока отложат дела с кладами и займутся помощниками Дайтютюна. Проверять всех. Этот гадюшник нужно хорошенько вычистить, он мне самому нужен…

Ледащий исчез, а Мазявый задержался.

— Мм, смею ли напомнить, сударь…

— Что тебе еще?

— Не смею думать, будто ваша милость способна забыть… и все-таки, если позволите… вы, сударь, обещали мне, в случае успеха, магическую печать…

— Ты и так уже почти госслужащий! Должен понимать: не могу я тебе выдать удостоверение начальника отдела раньше, чем отдел сформирован, это даже для Кохлунда идиотизм получится. Вот докажем Дайтютюну свою полезность — Перебегайло приказ подмахнет, тогда и…

— Да нет же, сударь, вы еще говорили про беспредельный допуск.

— А, вон ты куда гнешь! — Эргоном вздохнул. — В бордель наметился? Сорвешься же!

— Да чтоб мне раствориться! Сударь, мистер, господин… Да чтоб мне романтическими идеалами питаться!

Эргоном покачал головой. С одной стороны, риск был велик, с другой — не стоило оставлять Мазявого без подачек. Он за короткое время сумел собрать чертову уйму одиноких, никому не нужных и никем всерьез не воспринимаемых фантомов и организовать из них довольно эффективное подобие тайной полиции.

К тому же после такой клятвы…

— Ну, смотри у меня, Мазявый, сорвешься — не быть тебе начальником. Даже не подходи ко мне потом. Я лучше какого-нибудь Ледащего поставлю, чем фантома, который не умеет держать себя в руках.

С этими словами он вынул из внутреннего кармана куртки амулет, выполненный в виде бляхи госслужащего, и протянул его призраку. Мазявый, не веря своему счастью, положил ладонь на амулет. Эргоном произнес активирующее заклинание. Амулет засветился и погас, отдав свою силу фантому.

Теперь Мазявый, фактически оставаясь частным лицом, мог прийти куда угодно и, показав знак, который теперь будет, когда нужно, светиться на его ладони, наблюдать, задавать вопросы, требовать содействия органам. Пока еще бессильный в бюрократическом мире, в мире обывателей он становился существом высшего порядка.

Мазявый улыбнулся. «Бордель? Да нет, господин Эргоном, — подумал он, — теперь я в политике, и бордели мне уже ни к чему…»

Глава 22

ЭРГОНОМ СТРЕЛЯЕТ ПЕРВЫМ

Эргоном неспешно вернулся на поляну, сосредоточенно раскуривая трубку. Ковролетчик по прозвищу Летун по-прежнему возился со своим самолетом, видно, очень любил его, но теперь Эргоному стали ясны его вроде бы случайные, ничего не выражающие взгляды. Опасный тип.

Но Ковырявичус опаснее, его не проверишь: действительно ли близок к разгадке чар или уже давно взломал их и выбирает момент, чтобы выстрелить каким-нибудь смертельным заклинанием в спину?

Смешная штука жизнь, подумал Эргоном, попыхивая трубкой и исподволь наблюдая за противниками. Рано или поздно все возвращается на круги своя. Можно сменить шкуру, интересы и круг общения, перестать походить на себя, но когда-нибудь увидишь в зеркале ту самую рожу, от которой надеялся избавиться.

Эргоном залез в политику — какой бы она ни была в Кохлунде, она оставалась политикой, и там нужно было сражаться словами, деньгами, интригами. И Эргоном чувствовал, что вполне может показать себя на новом ристалище.

Но жизнь подготовила неожиданный поворот: вот он стоит посреди глухого леса, и снова, как когда-то, есть только он и они, и самый важный на свете вопрос — кто выстрелит первым.

У Эргонома были при себе его любимый длинноствольный пистолет «ведьмак» с нарезным стволом, обладавший точным боем, которому позавидовал бы иной карабин, и шумный, дымный, бьющий недалеко, но очень мощно, двухствольник «перум». На нож полагаться не приходилось.