Читать книгу "Люси Краун - Ирвин Шоу"

Ну вот, надо было бы им видеть меня сейчас, мрачно подумал Оливер, склонившись над своим виски.

Вернувшись мыслями к Холлису, он вдруг задался вопросом, что заставляет этого человека так верить в свою безупречную правоту. То что у него была мелкая, совершенно определенная и легко достижимая цель, которую ему удалось достичь довольно быстро? Или общество седовласых, лишенных амбиций неудачников, которыми изобилуют маленькие провинциальный школы? Может быть, это право с отеческой строгостью управлять сотнями мальчишек, которые проходят через его жизнь, прежде чем они становятся достаточно взрослыми, чтобы сопротивляться его влиянию, и чье более зрелое мнение о нем никогда не станет ему известным? Не исключено, что это просто размеренная жизнь по определенному расписанию, которое практически не меняется из года в год — столько-то часов латыни, столько-то часов физкультуры, столько-то на аккуратное юношеское поклонение богу и на соблюдение правил и божественных законов? Чти отца и мать своих, постигай аблятивус абсолютус, не списывай на экзаменах, готовься поступать в Гарвард. И к этому солидному и прочному основанию, у этим безопасным путям прилагается хорошенькая грудастая жена, которая принесла ему небольшое состояние, которая беспрекословно подчиняется и помогает ему в работе ежедневно и даже ежечасно, чтобы сделать их существование более независимым, уютным и полезным. Может, в следующий раз переступая порог этого светлого офиса и пожимая руку добродушному молодому человеку, следует напомнить ему: «Вспомни Леонтио… Все в порядке, Учитель?”

Оливер сам улыбнулся своему цинизму. Пусть пошлет свою жену в горы на лето.

Он хотел было уже заказать еще виски, когда через приоткрытую дверь бара увидел Тони, входящего в холл отеля.

Тони еще не заметил отца, и Оливер несколько секунд, как мальчик близоруко осматривал сквозь очки холл. Он был без пальто, рукава твидового пиджака были явно коротки, под мышкой довольно неуклюже торчала большая чертежная доска. Он стал выше с тех пор, как Оливер видел его в последний раз, хотя это было всего шесть недель назад, и выглядел худым, истощенным и замерзшим от резкого ноябрьского ветра. Волосы мальчика были длинными и красивыми, в отличие от коротких причесок других студентов, которых Оливер видел в учебном корпусе, и все поведение Тони было каким-то нервным и даже вызывающим. Голова его казалась большой для худеньких плеч, черты лица стали тоньше, а нос казался слишком длинным на истощенном лице. Оливер невольно сравнил сына с какой-то странной, запуганной и одновременно опасной птицей, одинокой, взъерошенной и не знающей нападать ли ей или спасаться бегством.

Разглядывая мальчика, Оливер ощущал раздвоенность его образа. В длинном носе, в светлых волосах и огромных серых глазах он видел черты Люси, а широкий, слегка выпяченный лоб, большой упрямый рот, напоминали ему собственные школьные фотографии. Но все это существовало как-то само по себе. И вызов и подозрительность, которые просто излучал мальчик при своем появлении, не давали всем его чертам слиться в нечто единое.

И тут Тони увидел отца. Десять минут они просто болтали, обсуждали, что заказать, Оливер задавал обычные вопросы о здоровье сына, о школьных делах, спрашивал Тони, что ему привезти. Тони отвечал без интереса, паузы становились, как обычно, все длительнее и невыносимее для обеих. Оливер был уверен, что для них обеих было бы лучше, если бы они больше никогда не виделись. Но это исключено, хотя трудно сказать почему именно.

Глядя на Тони через стол, Оливер отметил про себя почтительные манеры сына, его аккуратность, точность движений рук, которые перемещались ловко и четко, ничего не проливая и не роняя. Мальчик не поднимал глаз, но один или два раза, когда Оливер отворачивался, а потом резко возвращался взглядом к сыну, то ловил наблюдательные и задумчивые взгляды Тони, смотревшего на него без злости и без любви. Встретившись взглядом с отцом, он опускал глаза и неспеша, спокойно и тихо продолжал есть. И только перейдя к дессерту, Оливер понял, что что-то во внешности ребенка не давало ему покоя с того самого момента, как они пожали друг другу руки. Густой длинный светлый пушок покрывал верхнюю губу и подбородок Тони, и на скулах неравномерно блестели светлые тонкие волоски. Это придавало Тони неопрятный и взъерошенный вид, как у щенка, который только что выбрался из лужи.

Оливер не сразу решился завести этот разговор, он некоторое время разглядывал неравномерную тонкую поросль на лице сына, Ну, конечно, подумал он, Ему ведь уже почти шестнадцать.

— Мистер Холлис сказал мне, что собирается пригласить тебя на обед в День Благодарения.

Тони кивнул, не выказав ни малейшего удовольствия.

— Если будет время, я пойду, — ответил Тони.

— Он неплохой парень, этот мистер Холлис, — доброжелательно продолжал Оливер, радуясь тому, что нашел тему для разговора, которая позволяла ему, несмотря на угрызения совести, избежать обсуждения планов Тони на предстоящие каникулы. — Он очень внимательно наблюдал за тобой. Он говорит, что у тебя много талантов. Я имею в виду твои рисунки для газеты…

— Я их рисую чаще всего в классе, — сказал Тони, аккуратно набирая ложечкой шоколадное мороженное. — Чтобы не заснуть на уроке.

— А что он преподает? — спросил Оливер, стараясь избегать напрашивающегося вопроса об отношении Тони к мистеру Холлису.

— Историю Европы. Он помешан на Наполеоне. Сам он ростом в пять футов и четыре дюйма, но с ума сходит по Наполеону.

А я сам был таким злым, таким наблюдательным, когда мне было пятнадцать?

— Мне бы хотелось взглянуть на твои рисунки, если ты прихватил с собой кое-что, — попросил Оливер.

— Да ничего в них нет. — Тони поковырялся в своем мороженном. — Если бы в школе появился кто-то по-настоящему талантливый, они бы и не взглянули бы на мои рисунки.

Что этому мальчишке действительно удается, так это отбить всякое желание к разговору, с горечью подумал Оливер. Он оглядел зал, избегая смотреть на пробивающуюся бородку сына, которая непонятно почему начинала раздражать его. В зале было несколько детей, которые обедали со своими родителями. Прямо напротив их столика, за которым сидели Оливер с Тони, сидела красивая блондинка, которой на вид было не более тридцати пяти. Ее руки были унизаны золотыми браслетами, которые звенели на весь зал при малейшем движении. Она сидела рядом с высоким ширококостным мальчиком, вероятно сыном, с таким же как у нее прямым носом, с таким же прямым счастливым взглядом, выдающим здоровье и любовь к собственной персоне. У сына были светлые очень коротко подстриженные волосы, красивой формы голова была посажена на крепкую толстую шею, растущую из широких плеч. Оливер заметил, что мальчик был очень вежлив с матерью, часто улыбался и внимательно слушал ее, быстро подавал ей масло, подливал воды, не смущаясь поглаживал ее руку, лежащую на столе. Их голоса сливались в спокойной дружеской беседе. Прямо рекламная картинка — Американская молодежь, подумал Оливер.

И он тут же болезненно ощутил, какой контраст этой паре они с Тони должны были представлять — Тони с длинной немодной прической, хилыми плечами, в очках, с худенькой шеей и этим смешным пушком на подбородке и щеках, да и сам Оливер, такой неловкий, явно не в своей тарелке, пытающийся (и это наверняка всем понятно) завязать разговор со своим замкнутым и недружелюбно настроенным сыном. Словив на себе взгляд Оливера, женщина в другом конце зала приветливо улыбнулась ему, как члену некоей родительской ассоциации, к которой они оба принадлежали. У нее были белоснежные сверкающие зубы, и эта улыбка делала ее моложе.