Читать книгу "Доминион - Стивен Сэвил"

— Открой, добрый человек, ради богов! Пожалуйста.

Лотар начал было вставать, но Геснер остановил пограничника твердой рукой и покачиванием головы.

— Пожалуйста! Пожалей меня, прошу. Умоляю, добрый человек. Пожалуйста.

— Сиди, — ровно проговорил Геснер. — Это не то, что ты думаешь.

— Но…

— Я сказал — сиди. — Голос Геснера стал на удивление твердым.

— О милостивый Морр, они идут! Я их вижу! Открой дверь! Пожалуйста, умоляю! Открой дверь!

И вдруг просьбы прекратились, сменившись кудахчущим смехом.

— В следующий раз, отец! В следующий раз!

На несколько минут в комнате повисла тишина, лишь щелкал и потрескивал огонь в очаге.

— Мой сын, — произнес, наконец, Матиас Геснер. Глаза его покраснели от непролитых слез. — Они забрали его два месяца назад. Я похоронил его собственными руками рядом с его матерью Рахиль, и нашей маленькой дочуркой Эльзой. Он возвращается каждую ночь, стучит в эту проклятую дверь, просит, чтобы его впустили, словно думает, что на этот раз я отопру и он спасется.

— Мне очень жаль, — сказал Каллад.

— Все это вздор, — продолжил Геснер. — Он теперь один из них. Он с удовольствием присосался бы ко мне, как какая-нибудь шлюха. И он прав, однажды я буду слишком уставшим, чтобы держать его по ту сторону, и мы покончим с этой бессмысленной суетой раз и навсегда.

— Да, умереть довольно легко, если ты к этому стремишься, — отозвался дварф.

— А что же мне еще делать?

— Жить. Жизнь всегда при тебе.

— Иногда этого недостаточно.

— Я не стану спорить с тобой, Матиас, но когда доходит до того, что твари натравливают сыновей на отцов, должен найтись добрый человек, который подведет черту.

— Что ты имеешь в виду? — Трактирщик шмыгнул носом, по щеке его покатились первые соленые слезы.

— Я имею в виду, что все закончится сегодня, здесь и сейчас, — пообещал Каллад.

Он встал, вскинул на плечо Разящий Шип, подошел к двери, по очереди отодвинул щеколды и поднял засов.

Дверь распахнулась прежде, чем он успел отступить. Створка ударила дварфа и отшвырнула к дю Беку. Когда Каллад повернулся, на пороге уже стоял сын Геснера.

— Привет, отец, я дома! — Тварь усмехнулась и шагнула к дварфу. — Ты скучал по мне?

Каллад увидел, как в безжизненных глазах существа отразилась его собственная слабость: неудавшаяся попытка защитить своих спутников от вампира, которого они преследовали, неспособность спасти Сэмми Крауза, невозможность оградить от погибели свой народ, вина за смерть отца на стене. В этот миг Каллад Страж Бури познал ненависть.

Он врезал комелем Разящего Шипа в живот чудовища и потом перехватил топорище, так что острие секиры бабочкой взмыло по дуге и просвистело в волоске от шеи твари, чуть-чуть не обезглавив ее. Сын Геснера, двигаясь с волчьей грацией, уклонился от удара, выгнув спину назад так, что странно было, как это она не переломилась, ладони его коснулись пола — и существо, проворно оттолкнувшись, тут же выпрямилось, обрадовавшись собственному удавшемуся маневру.

Каллад бросился вперед с упрямой решимостью, не уступающей изяществу монстра. Разящий Шип танцевал в его руках. Обоюдоострое лезвие полосовало воздух — раз, два, три, четыре, размывшись в бесплотный круг. Тварь, точно издеваясь, с легкостью уворачивалась от грозного топора. Дважды острие едва не касалось кожи вампира, оставляя на грубой ткани рубахи тончайшие порезы. Существо вскинуло взгляд, но дварф заставил противника потупиться, ударив вампира в лицо рукоятью Разящего Шипа.

Серебряный крюк, ввинченный в нее, впился в глаз монстра и разорвал ему щеку.

Сын Геснера взвыл, но старый трактирщик не пошевелился.

Каллад нанес второй и третий удары, повергнув чудовище на колени. Затем одним мощным взмахом он отделил голову вампира от туловища и застыл над подергивающимся трупом, обретшим истинную смерть.

— Отвернись, — велел он Геснеру, подождал, пока трактирщик подчинится, и лишь тогда развалил топором грудную клетку твари и вырвал гниющее сердце вампира.

Черный комок Каллад швырнул в камин и долго смотрел, как сморщивается, шипит и плюется гноем горящее сердце монстра.

— На заре похорони своего сына, Матиас. Он уже не поднимется. Даю тебе слово.

Трактирщик не сказал ни слова. Волоча ноги, он шагнул вперед, рухнул на колени и принялся укачивать тело мертвого мальчика.

Каллад не стал мешать ему горевать в одиночестве.

Они с дю Беком поднялись по лестнице и затворили дверь маленькой спальни, отсекая приглушенные всхлипы Геснера.

— Почему ты это сделал? — спросил Лотар, стоя у двери. Каллад даже не знал, как ответить стражу границы. — Мы могли бы переночевать тут, в безопасности, и двинуться в путь поутру. Не было необходимости затевать этот бой, Каллад. Почему же? Зачем рисковать всем ради старика и проклятой деревни?

— Это у меня в крови, парень. Что бы произошло, если бы мы просто ушли? Геснер бы погиб. Дьявол, вся деревня стала бы просто кормом для паразитов-кровососов. Уйдя, мы обрекли бы каждую здешнюю живую душу на смерть, как если бы собственноручно вогнали колы им в сердца. Ты мог бы жить с этим?

— Нет, — признался дю Бек.

— Вот и я нет. Так что выбора на самом деле не было, правильно? В ту секунду, когда мальчишка начал ломиться в дверь, это дело стало нашим.

Пограничник задумчиво кивнул.

— Но это ведь неправда, так? Благородно и правильно сказать так, но это неправда. Я имею в виду, это все равно что утверждать, что дело стало твоим, когда ты открыл дверь. Это верно, но это не вся правда. Так что объясни.

Каллад минуту помолчал. Он даже отвернулся от дю Бека, не в силах встретиться с ним взглядом. Он смотрел в окно, на тьму и зеркало, стоящее в их комнате, отраженное стеклом.

— Нет, — произнес он, наконец. — Это неправда.

— Тогда что же?

Каллад хмыкнул.

— Правда… Что я могу тебе сказать? Чтобы зло расцветало, ему нужно только, чтобы добрые люди бездействовали. Каждое дело — мое дело, каждый бой — мой бой. Твари убили моего отца. Хладнокровно зарубили его, когда он дрался за спасение женщин и детей Грюнберга. Они погубили мой народ, не просто одного или двух — всех. Я последний дварф Карак Садры. Последний. Моя семья погибла, сражаясь за людей, в бою, который не был их боем, но они сражались, потому что иначе мы не можем. Мы бьемся за то, во что верим, и я дал обещание мертвым. Когда монстр убил моего отца, я поклялся, что поставлю упырей на колени, всех до единого, и заставлю их умолять о пощаде их никчемных тел, когда я буду вырезать их мертвые сердца. Это кое-что значит для меня. Я очищу от них старый мир, в одиночку, если потребуется, или погибну, пытаясь осуществить это. Вот почему мне нужен колдун. Он чует на ветру их мертвенный запах. С ним я сумею превратить оборону в нападение. Я выслежу их и убью в их же собственных логовах.