Читать книгу "Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков - Уилл Селф"

Для Дэнни суд представлял собой целый ряд несвязных, почти абсурдных впечатлений. В Королевском суде в Кингстоне полицейские, которые арестовали его, все коротко подстриженные и в форме, стояли в коридоре и вовсю «дымили». Дэнни подумал: надо же, они всегда выглядят так, будто на них форма, даже когда одеты в штатское. Окрашенные золотом лепные украшения в виде фруктов, обрамлявшие потолок большого зала, сочетались с массивными пепельницами в форме канистр, которые располагались в крыльях этажа. Судебный пристав был чернокожий и чем-то напоминал Дэнни покойную тетю Хетти. Прокурор, белый, все время теребил крупное кольцо с печаткой, цепочку на часах и «бабочку» на шее. Он был похож на одного из профессиональных игроков, которых Дэнни обслуживал в Сити. Каждое утро, поджидая вместе с охранниками начало дорогостоящей шарады, Дэнни пытался отыскать любой, даже самый незначительный, намек на сострадание в глазах королевы Каролины[11]на огромном портрете — и не находил.

Изо дня в день сидя на скамье подсудимых, он вдруг понял, что ни на кого не стоит смотреть. Присяжные были обычными людьми, которые изо всех сил старались казаться умудренными опытом, а на самом деле выглядели по-детски глупо. Особенно это проявлялось, когда они испепеляли Дэнни ненавистью, если адвокату удавалось найти хоть какой-то аргумент в его защиту. О публике в зале конечно же и вовсе не могло быть речи. А потому Дэнни сконцентрировался на необычных двойных трещотках — их использовали, чтобы открывать высокие окна в зале суда, — и долгими часами блуждал взглядом по вертикальным жалюзи на окнах.

Дэнни пришел в себя, когда судья оглашал итоги слушания дела для присяжных, которым предстояло решать его судьбу; это делалось для того, чтобы они могли оценить, говорили ли свидетели правду; важно, чтобы в вопросах закона они были на стороне судьи, а в вопросах фактов опирались на свое мнение. Судья осторожно заметил, что им самим предстоит решать, виновен подсудимый или нет; но в целом, как полагал судья, более вероятно, что они предпочтут поверить фактам. Итак, он разрезал пирог правосудия и дал кусочек каждому, спасая Дэнни.

Присяжные отсутствовали недолго, трудно представить, что за столь короткий промежуток времени они успели дойти до комнаты жюри, потом хором произнесли: «Виновен!» — и вернулись в зал. Даже судью удивило их проворство, а прокурор буквально сиял от счастья. Было три часа дня, старшина присяжных вручил вердикт клерку, и тот передал сложенный пополам лист бумаги судье. Все утро над зданием суда пролетали самолеты с Хитроу, и каждое проклятое слово судьи сопровождалось ревом очередного «Боинга-747», на борту которого находилось шестьсот человек, сбежавших от земного заключения со скоростью шестисот миль в час. Когда судья взял в руки вердикт, Дэнни услышал жуткий гул и, глядя в окно позади судьи, увидел белую иглу «Конкорда», взлетавшего в серое небо.

Дэнни получил пожизненное заключение с возможностью выйти на волю через двадцать лет.

Его адвокат сумела выпросить несколько минут, чтобы поговорить с ним в камере.

— Вы должны настаивать на том, что вам необходима охрана, — сказала она ему. — При таком обвинении у вас нет выбора — иначе придется несладко. Сделайте все возможное, чтобы выйти из-под сорок третьей статьи. Если придете в себя и захотите побороться, потребуйте апелляцию, и лучше всего, чтобы вы все время протестовали против вынесения такого приговора, ни в коем случае не признавайте, что вы относитесь к «особой категории». Тем более что это не так, правда, Дэнни?

Впервые с тех пор, как он встретил ее, Дэнни в упор посмотрел на эту молодую женщину и без всякой интонации в голосе ответил:

— Не так.

В камеру вошли два охранника, надели на Дэнни наручники и увели его.

Следующие две недели были для Дэнни столь же запутанными, как те, что предшествовали его свиданию с Джералдом. Смешение дня и ночи, времени и расстояния, суета бессмысленного отъезда — тюремщики приложили все усилия, чтобы воспроизвести образ жизни наркомана. После суда Дэнни запихнули в затемненный «секьюрикор» класса «А». Внутренняя часть фургона была разделена на шестнадцать крошечных отдельных камер, по восемь с каждой стороны. Теперь, когда его заперли в камере, ему полагалось находиться там в течение двух недель ежедневно по восемнадцать часов в сутки. Окошко камеры было затемнено, словно внешний мир навсегда погрузился в ночь; дверь плотно подходила к потолку. На расстоянии нескольких дюймов перед лицом Дэнни была металлическая решетка, которая начиналась на уровне пояса и тянулась вверх до крыши фургона. При желании Дэнни мог общаться через эту решетку с тем, кто сидел впереди. А если повернуться, то и с тем, кто сзади.

Дэнни не хотел делать ни того, ни другого. Он сидел неподвижно, не обращая внимания на звуки из соседних камер и проклятия охранников. Когда фургон остановился, он услышал хлюпанье дерьма и мочи в закрытом ведре между ног. Вот уж, действительно, предел унижения! Ну, что ж, в конце концов, для заключенного «особой категории», каковым был Дэнни, может, это как раз самое оно. Блевотина, дерьмо и моча. Ниже падать некуда. Дэнни знал, что случалось с сексуальными извращенцами в тюрьме. Знал о «горшочках», «снятии стружки», избиениях бильярдными шарами. О том, что «нормальные» рецидивисты плели заговоры, чтобы достать заключенных «особой категории»; даже самая последняя «шестерка» среди преступников — чокнутый или мелкий воришка — мог существенно повысить свой статус, «опустив» кого-нибудь из «особых». За высокими, окрашенными специальной краской стенами, по которым нельзя вскарабкаться, был только один сезон — сезон охоты на зэков «особой категории».

Поэтому Дэнни молчал, чтобы не выдать себя, и слушал непрерывающиеся вопли сокамерников. Фургон периодически останавливался, происходила смена охранников, и снова начинался допрос: «Ты кто?», «За что посадили?», «Есть с собой что-нибудь спиртное?», «Знаешь Джонни Марко?» и так далее.

В конце каждого дня фургон делал остановку на ночь, и закованных в наручники заключенных вели в блок, где были душевые, приказывали раздеться, встать под струю воды, а затем запирали на несколько часов в камеры. Задолго до рассвета в этой промозглой стране без чудес открывалась дверь камеры, на них снова надевали наручники, вели к фургону, загружали и увозили.

Через несколько дней Дэнни пришел к выводу, что почти каждый заключенный в фургоне в какой-то момент вдруг понимал, что знает кого-то из своих соседей. Более того, все заключенные в фургоне, казалось, считали это само собой разумеющимся. «Имярек такой- то?» — передавали они от камеры к камере, и, когда тот откликался, выясняли, действительно ли это он и что случилось с таким-то. Он сделал проститутку? Он был на блоке? Его схватили за наркотики? Постепенно Дэнни уяснил, что эта прогрессия в темпе улитки в трясущейся миниатюрной камере — фактически определенная форма тюремного заключения, а сам тюремный фургон — специальный вид учреждения. Заключенные, которых непрерывно перевозили, были нарушителями спокойствия, беглецами, экс-баронами и, возможно, такими, как Дэнни, которым требовалась строгая изоляция.