Читать книгу "Любовь в седьмом вагоне - Ольга Славникова"

ЛЮБОВЬ В СЕДЬМОМ ВАГОНЕ

Елена Константиновна ехала на зимние каникулы в Петербург. В ее семье каникулы назывались старинным словом «вакации» – и так получалось лучше, потому что какие каникулы могут быть у пенсионерки? Но, несмотря на то, что маленькое умащенное личико нашей героини давно потеряло юные краски, а кудряшки ее седы, как береста, мы будем дальше называть ее просто Леночкой. У каждого человека есть его лучший и подлинный возраст, которого он достигает и в котором остается навсегда. Что бы ни утверждала медицина и что бы ни сообщало нам холодное зеркало. Подлинный возраст Леночки был восемнадцатилетний. Вчерашняя школьница, с артритными узлами на синеватых пальцах, в голубой беретке, которую мама связала под цвет лучистых Леночкиных глаз.

Из кого же состояла Леночкина семья, в которой сохранялись такие родные старинные словечки, в которой жила двухсотлетняя и совершенно бессмертная саксонская супница, принимаемая соседскими детишками за царскую корону? Да уже, почитайте, ни из кого. Из родных осталась дочь ее сводной сестры, назвать которую племянницей у одинокой Леночки не поворачивался язык. То была кривая и черная ветвь, привитая к семейному древу в результате гулаговской любви: история давняя, страшная, происходившая в дымных от снега дремучих лесах и топких болотах, откуда Леночкин отец вернулся больным и бессловесным, рот его был затянут, будто паутиной, тонкой сухой сединой. Только такого отца Леночка и помнила, другого не знала: поздно родилась.

Дочка сводной сестры – порождение лесов и болот – приехала в Москву с новеньким дешевым чемоданом, полным старого тряпья, и явилась к тетке только через несколько лет, когда сделалась важной и богатой, купила квартиру и автомобиль, напоминавший Леночке поставленный на колеса концертный рояль. Эта северная шаманка, с лицом, словно выпеченным в глубокой сковородке, меняла мужчин примерно раз в четыре месяца – и даже менялась ими со своими приятельницами, такими же, как она, богатыми и успешными дамочками, абсолютно уверенными в себе. Именно племянница-шаманка содержала Леночку, навязывая ей то огромный, нестерпимо яркий телевизор, то стиральную машину со многими сложными режимами, которой Леночка ни в коем случае не могла доверить тонкое и ветхое столовое белье.

– Тебе бы, тетя Лена, выйти замуж, – говорила шаманка, недовольно посверкивая нефтяными узкими глазами, смотревшими будто сквозь неправильные прорези бесстрастной маски.

– А я была, – с вызовом отвечала Леночка.

– Так что, один раз, что ли? И все? – тупо спрашивала шаманка, до отказа набивая теткин холодильник.

– И все! – гордо отвечала Леночка, трогая кривой от старости серебряной ложечкой кофейное мороженое, которое очень любила.

Мужа Сашу Леночка помнила хуже, чем родителей. Молодой офицер – веселый, рыжий, с головой как апельсин. Погиб на учениях. Нового мужа Леночка не искала. Твердо знала – нехорошо, судьба есть судьба. То же самое вместе с ней знали мама и папа, дедушки и бабушки, знали собрания сочинений в старом книжном шкафу. Шаманка откуда-то знала другое. Ей по истинному счету было лет сто пятьдесят. Равнодушная и бесстрастная, она, как идол, брала себе все, что подносила жизнь. Она не страдала ни из-за своих коротких козьих ног, ни из-за плоских черных волос. Просто носила самое лучшее, ела самое лучшее, спала с самыми лучшими мужчинами, не обращая никакого внимания на собственную внешность – не говоря уже о внутреннем мире, который наверняка представлял собой темную и топкую чащобу. То, что знала Леночка, что знали ее родители, дедушки и бабушки, чем-то мешало шаманке. В последнее время она с особенной настойчивостью пыталась отправить Леночку в путешествие. Предлагала Египет, Испанию, Флориду. Но Леночка хотела ехать только в Петербург.

В Петербурге у нее была подруга Татьяна Александровна, она же Таточка – родней родной сестры. Леночка и Таточка дружили, сколько себя помнили. В юности они были совершенно разные: Леночка – тоненькая нежная блондинка, грезившая сценой, Таточка – волевая крупная брюнетка, мечтавшая строить корабли. Теперь подруги стали вроде как одинаковые. Обе овдовели, обе жили в однокомнатных панельных квартирках, доставшихся при расселении огромных коммуналок в центре Москвы и Петербурга. Таточка все еще была высокой и прямой, красила остатки волос в цвет воронова крыла. С возрастом у нее стали заметны усы, плоские щеки словно покрылись пылью. По паспорту Таточка была моложе Леночки на год и восемь месяцев, но подлинный Таточкин возраст, в отличие от вечного Леночкиного восемнадцатилетия, был довольно взрослый – лет около тридцати. Поэтому Таточка руководила подругой. Она категорически не одобряла сибирскую шаманку, считая, что новоявленная родственница сломает Леночке жизнь.

На самом деле обе подружки до смерти боялись жизни, которая как-то вдруг сделалась совершенно чужой. Они не понимали, что такое в этом мире любовь, не отличали девушек от молодых людей. Сидя в вагоне метро (если удавалось сесть), они видели прямо перед собой голые белые животы нависающей молодежи, украшенные стразами пупки, болтающиеся провода наушников, точно головы этого нового поколения были постоянно подключены к электричеству и работали на манер пылесосов. «Ну и что в них красивого?» – спрашивали друг друга Леночка и Таточка. В этом новом мире иметь с кем-нибудь роман было все равно, что дышать под водой. Чужая, холодная среда. Леночка и Таточка доверяли друг другу, а больше никому. Много раз они мечтали, как было бы чудесно съехаться, жить в одном городе, на одной лестничной площадке и даже в одной квартире – объединив запасы серебряных ложек и вышитых скатертей. Но осуществить мечту было невозможно: Таточка обожала свой Петербург, а Леночка – свою Москву. Поэтому подружки ездили друг другу в гости так часто, как только позволяли деньги. В последнее время благодаря шаманке они позволяли делать это гораздо чаще, чем пару лет назад.

– Ну ладно, пусть будет опять Питер, – нехотя согласилась шаманка, попытавшаяся было подарить тете Лене на Новый год путевку в Таиланд.

Она сама купила Леночке дорогущий билет в спальный вагон, но почему-то с датой отъезда на сутки позже, чем было намечено.

Леночка была счастлива. Шел замечательно красивый крупный снег – так, что стеклянный свод над перроном Ленинградского вокзала напоминал планетарий. Леночка спешила к своему вагону, сумка на колесиках бодро тарахтела – как вдруг одно колесо подвернулось и хрустнуло.

– Вам помочь?

На Леночку сверху вниз смотрел очень располагающий пожилой господин, с серебряной бородкой клинышком и в роговых очках на мягком бесформенном носу. Глаза в очках были расплывчатые, добрые и немного растерянные.

– Нет-нет, спасибо, я сама, – испугалась Леночка.

– Ну как же сама, как же сама, когда колесо набекрень? – с этими словами пожилой господин подхватил сумку и зашагал вперед с преувеличенной бодростью, выдававшей, что ноша оказалась для него все-таки тяжеловата. – У вас какой вагон?

– Седьмой, седьмой, уже пришли!

– И у вас седьмой? Значит, вместе едем в Петербург, – улыбнулся пожилой господин, опуская сумку рядом с проводницей, проверявшей билеты у плотной группы командировочных. – Валериан Антонович, – церемонно представился он, и глаза его сквозь плюсовые линзы затеплились как-то очень близко, будто заглянули в душу.