Читать книгу "Лютый остров - Юлия Остапенко"

И вот так, без особых хлопот, но с множеством досадных неурядиц протекал второй день пути до тех пор, пока не пришла пора свернуть с большой и широкой дороги на путь куда менее хоженый и удобный. В двадцати фарсахах от Ильбиана была развилка: большая часть дорог уводила на юг, к торговым городам побережья, и лишь одна вела в глубь Фарии, на северо-запад, где за бескрайней бурой степью и полупустыней лежал родной Аркадашан. «Сейчас там дожди и облака», – подумал Рустам, вытирая взмокший лоб краем бурнуса. Путь туда был бы короче вдвое, если бы они поехали напрямик, через степь, минуя дороги. Если бы все шло как задумывалось, Рустам выбрал бы именно этот путь – он и быстрее, и безопаснее, ибо разбойники любят хоженые дороги больше нехоженых, а северо-западный путь почти не охраняется. Однако присутствие женщины и ее паланкина сделали такой путь невозможным: мулы не пройдут степью, не стоит и пытаться.

– На северо-запад, – сказал Рустам.

Нияз бросил неприязненный взгляд на Альтаира, так, словно в этом выборе был повинен именно он, а затем криком и хлыстом заставил мулов повернуть. Отряд перестроился – новая дорога была не только неровной, но и узкой. Рустам оказался по левую руку от Альтаира, правившего своею лошадью с прежней уверенной грацией, так что она слушалась его, казалось, лучше, чем конь Рустама слушался своего седока.

– Дурную дорогу ты выбрал, шимран-бей, – вдруг сказал Альтаир спокойно, и Рустам слегка вздрогнул от неожиданности – впервые раб заговорил с ним первым. И оттого, что слова его подтвердили смутные предчувствия Рустама, тот озлился еще сильнее.

– Молчи, – жестко ответил он и поехал вперед, к Ниязу, у которого что-то не заладилось с мулами – один из них упрямо тянул в противоположную сторону, будто хотел вернуться на главную дорогу. Нелепо, но Рустам отчасти разделял чувства скотины.

Управившись наконец с мулами (возня и толкотня, которую они подняли и которая наверняка изрядно досадила Лейле, все так же не исторгла из горла женщины ни единого звука), двинулись вперед. Небо было низким и тяжелым, солнце словно растеклось по небосклону и превратило его в огромную дымящуюся жаровню. Копыта лошадей и мулов больше не цокали по камням – теперь они глухо топотали в жухлой траве, ломая сухие стебли и поднимая столбики бурой пыли. Здесь давно не проходили дожди, и пыль была всюду, со всех сторон и до самого края земли, колышась в низких зарослях блеклой травы. Изредка над головой проносились птицы, издающие резкий пронзительный свист; раз или два Рустам видел коршуна, рассекающего белесое небо с зажатой в когтях добычей.

Дорога становилась все более узкой и тряской – казалось, с прошлой зимы никто ею не ходил. Погода располагала к сонливости, и кое-кто из воинов клевал носом прямо в седле, благо из-за мулов ехать приходилось по большей части шагом. Нияз не отходил от паланкина и казался бодрым. Рустам чувствовал, что его и самого клонит в дрему, но не позволял векам сомкнуться. Лошадь ассасина мерно перебирала ногами в двух локтях от его коня.

– Что это птицы так распелись, – сказал один из воинов Рустама, Алдир; Рустам отличал его среди прочих, поэтому повернулся на голос. А ведь в самом деле – пронзительный свист над их головами стал как будто резче и чаще.

Альтаир вскинул голову и слегка повел ею из стороны в сторону, словно высматривал что-то, – только взгляд его не был напряжен, как должно выискивающему взгляду. Он не смотрит, внезапно понял Рустам. Он слушает.

– Это не птицы, – проговорил Альтаир, и в следующий миг Рустам встретил его взгляд: прямой, жесткий и – он глазам своим не поверил – почти властный.

Рустам дернулся, готовясь влепить оплеуху забывшемуся рабу.

– Готовься к битве, шимран, – сказал ассасин, и рука Рустама замерла, не пройдя и трети пути.

Птичий свист смолк – и немедля сменился иным, в котором ухо Рустама, слышавшее шум не одной битвы, безошибочно распознало песню стрелы.

– Всем лежать! – закричал он, падая грудью на холку своего коня, и почти одновременно с ним это движение повторил каждый – кроме Альтаира, который, вместо того чтобы выполнить приказ, резко поднял свою лошадь на дыбы. «Дурак, что ты делаешь?!» – хотел было крикнуть Рустам – и осекся, ибо в тот самый миг, когда над его собственной головой просвистела стрела, точно такая же стрела пронеслась под вскинутым брюхом лошади Альтаира. Рустаму довольно было мгновенья, чтобы понять, что это значит. Тот, кто стрелял в шимрана, метил ему в грудь. Стрелявший же в Альтаира метил в горло его лошади. И каким-то образом ассасин предвидел это.

Размышлять о том, что это означает, не было времени.

– Защищать паланкин! – крикнул Рустам, бросая стремена и соскальзывая наземь. Он успел вовремя – следующая стрела прошила воздух над седлом. Рустам оказался на земле, отпрыгнул в сторону, одновременно выхватывая из ножен ятаган, – и услышал сдавленный вопль прямо за своей спиной: это Алдир падал навзничь, сбитый топориком, торчащим у него из груди. Рустам обернулся к паланкину, почти уверенный, что тот утыкан стрелами, словно дикобраз иглами, – и увидел Нияза и выживших после первого залпа солдат. Они уже опомнились и, подобравшись, заключили в кольцо ревущих мулов, которые тянули в разные стороны целый и невредимый паланкин. «Слава Аваррат», – подумал Рустам – и увидел людей, поднимающихся из травы подобно призракам, вышедшим из могил. В несколько мгновений их окружили – нападающих было вдвое больше.

Времени на колебания не оставалось. Подхватив с земли оброненный Алдиром меч, Рустам развернулся и швырнул его Альтаиру, который тоже спешился и стоял, камнем застыв в странной стойке, которую Рустам уже видел однажды. Лезвие ятагана блеснуло в солнечном свете, и через миг рукоять его оказалась зажата в руке раба – той самой, которую обхватывал наруч повиновения.

– Дерись за нас! Я приказываю! – яростно выкрикнул Рустам и обернулся, чтобы отразить атаку первого врага.

Далее было месиво стали и плоти, звона и хруста – то, что Рустам знал много лучше и принимал много охотнее, чем все, что выпало ему за последние дни. Смахивая рукавом с лица кровь поверженного противника, он чувствовал скорее радость, чем гнев. Разбойников было много, и дрались они странно, чересчур слаженно, но, отбив первую волну атаки, люди Ибрагима-паши приободрились. И если сказать правду, дух их отчасти питался тем, что ассасин дрался на их стороне. Рустам был слишком занят, обороняя паланкин, чтобы следить за тем, как бьется Альтаир, но все равно то и дело выхватывал его взглядом – не мог не выхватывать, столь сильно отличались его легкие, летящие, неизбежно точные движения от всех прочих движений, составлявших кровавую пляску битвы. Лезвие ятагана в руке ассасина было как росчерк пера на красном листе бумаги. Ох, шимран иб-Керим, не становишься ли ты поэтом?.. А впрочем, красота сражения – единственное, что заслуживает стиха, так почему бы и нет?

Насадив на клинок очередного противника, Рустам развернулся, готовясь встретить нового врага, – и понял, что поверженный разбойник стал последним. Солдаты Рустама тяжело дышали, судорожно озирались, кто-то отирал кровь с меча, кто-то придерживал рассеченную руку или зажимал надрубленное ухо, но почти все были живы. Среди груды мертвых тел в грубых кожаных доспехах, громоздившихся вокруг паланкина, лежало лишь два тела людей, которые были знакомы Рустаму: один из них был Алдир, другой – Неррун. Рустам склонил голову, отдавая дань уважения павшим. И еще прежде, чем поднял ее, осознал, что потерял бы намного больше людей, если бы не догадался вовремя отдать Альтаиру меч – и приказ.