Читать книгу "Вонгозеро - Яна Вагнер"

— Отбой, — сказал папа с порога, — ложная тревога. Беженцы из Череповца, молодой парень с женой, дети у них с собой.

Марина бросила сражаться со шнурками Лениных ботинок и вдруг, обняв мужа за ногу, не вставая с корточек, беззвучно заплакала. Он беспомощно обвел нас взглядом и положил руку ей на голову — видно было, что стоит он из последних сил, и Сережа, не раздеваясь, торопливо подошел к нему и смущенно попытался поднять Марину на ноги, только она еще крепче сцепила руки и стала всхлипывать уже в голос.

— Ну ладно, ладно, Маринка, Дашку напугаешь, — слабо сказал Леня, но она словно не слышала его.

— Марина, — резко сказала Ира, — отпусти его, ему надо лечь, ты слышишь? — И только тогда та, наконец, поднялась с пола. Не смотря ни на кого, она повернулась к девочке, молча стоявшей тут же, возле печки, с пальцем во рту — маленькое невозмутимое личико, немигающие, внимательные глаза — и стала расстегивать на ней комбинезон.

— Не знаю, — сказала я, — мне он не понравился почему-то, этот Игорь.

— Да кто тебе вообще нравится, хотела бы я знать, — фыркнула Наташа, и я удивленно взглянула на нее — на минуту я совсем забыла о том, на какой неприятной ноте появление незнакомца в аляске прервало наш разговор. В одном ты точно можешь быть уверена, подумала я, ты мне не нравишься никакая — ни прежняя, с широкой улыбкой, маскирующей тщательно продуманные колкости, ни теперешняя, не считающая нужным улыбаться; ты права, я не люблю ни одного из вас — ни тебя, ни твоего барственного, надутого мужа, который за четыре дня два раза вышел из дома, пока папа с Мишкой обежали всю округу, но уверен, что мы должны поделиться с ним запасами еды. К черту вас обоих, столько лет ездить к вам в гости, обжигаясь о твои жалящие улыбки, сидеть за ужином и страстно, мучительно мечтать о том, чтобы схватить со стола что-нибудь стеклянное, дорогое и метнуть в стену, так, чтобы осколки брызнули во все стороны, а ты, наконец, перестала улыбаться. Господи, как же мне надоело притворяться — да, это правда, вы мне не нравитесь. Вы мне не нравитесь.

В ушах у меня шумело — я и представить себе не могла, что в состоянии сейчас, еле стоя на ногах, так разозлиться. Это было так приятно — злиться, волноваться, чувствовать что угодно, кроме тупой, безразличной обреченности, я почувствовала, как уголки губ невольно ползут вверх, если я сейчас рассмеюсь вслух, они подумают, что я сошла с ума.

— А что тебе не понравилось, Анюта? — спросил папа. — Мне показалось, нормальный парень. Ну, ищут люди дом, у нас действительно все окна снаружи темные.

— Может быть, вы и правы, — сказала я ему, — только мне показалось, его интересовал совсем не дом, а наши машины. Кстати, о машинах — не пора ли нам вернуться и проверить наши, папа?

Словно по команде, мы засобирались. Каким-то образом всем было понятно, что в большой дом мы уходим не все — это даже не пришлось произносить вслух. Сережа сказал Ире «хорошо, что вы собрались, бери Антошку, и пойдем», папа закинул на плечи свой рюкзак, Мишка подхватил Ирину сумку, и мы потянулись к выходу. Леня уже вернулся в свою комнату, и Марина хлопотала вокруг него, помогая ему раздеться, Наташа снова сидела на своей кровати, поджав под себя ноги, а Андрей стоял возле самой двери — он вошел последним и даже не успел еще снять куртку. Он посторонился, пропуская нас, и заговорил только в последнюю секунду.

— Серега, — произнес он с явным усилием, — может, я все-таки забегу за ружьем? — но Сережа был уже снаружи, во дворе, и не услышал его.

Я задержалась возле двери, повернула к нему лицо и с удовольствием произнесла — с самой сладкой Наташиной улыбкой, на которую была сейчас способна:

— Зачем вам ружье? Здесь же абсолютно безопасно, за четыре дня даже собака не пробежала.

Он не ответил, только, прищурясь, посмотрел мне прямо в глаза — и что-то такое было в этом его взгляде, что мне тут же расхотелось улыбаться, разговаривать, доказывать что-то — я почувствовала, что ужасно устала и хочу только одного — добраться до кровати и лечь, и тогда я опустила голову и сказала:

— У Леньки где-то был травматический пистолет, спроси у него, пока он не заснул, — и поспешно вышла во двор.

До нашего дома отсюда было от силы шагов пятьдесят — в свете Сережиного фонарика уже видны были Паджеро и Витара, стоящие у забора, но стоило мне выйти за ворота, как голова у меня закружилась; я тут же шагнула мимо колеи и увязла по колено в снегу. Прежде чем начать выбираться из сугроба, я глубоко вдохнула обжигающий морозный воздух — и тут же закашлялась, и Сережа остановился, оглянулся и вернулся за мной; крепко обхватив меня свободной рукой, он повел меня к дому — почти потащил, быстро, обгоняя остальных, бормоча мне на ухо:

— Дураки мы с тобой, Анька, столько времени на улице, свалишься опять ночью с температурой, пошли скорей в тепло, пошли-пошли!

Когда мы обходили Иру с мальчиком, замешкавшимся посреди глубокой колеи, она сказала:

— Сережа, возьми Антошку на руки, пожалуйста, ему трудно здесь пройти.

Сережа остановился и несколько секунд наблюдал за тем, как Антон неуклюже шагает, проваливаясь в снег, — почувствовав, что на него смотрят, мальчик обернулся и молча поднял вверх руки в вязаных голубых варежках. Закинув карабин за плечо, Сережа опустился на корточки и подхватил сына на руки: «Давай, Антон, обхвати меня за шею», сказал он, и второй рукой снова крепко прижал меня к себе. Мы сделали еще несколько шагов — бесполезный теперь фонарик, неудобно зажатый в его руке, обнимавшей меня, отбрасывал прыгающий светлый кружок куда-то вбок, в придорожную канаву с торчащими из снега обугленными морозом, почерневшими прутьями сорняков. Бедный мой, бедный, думала я, пытаясь попасть с ним в шаг, отныне не будет тебе покоя — всякий раз, стоит тебе взять меня за руку, стоит тебе только поглядеть в мою сторону, она тут же предложит тебе подержать младенца, а я буду виснуть у тебя на второй руке. Мы по-прежнему почти бежали — торопливо, запыхавшись; я не буду играть в эти игры, подумала я, не хочу и не буду, только не с тобой, и осторожно вывернулась из-под его руки, и сказала «Нормально, я дойду», и пошла медленнее.

Возле дома нас ждал пес. Он сидел на снегу возле деревянных ступенек, словно ему совершенно не было холодно, — когда мы открыли калитку, он повернул голову и бесстрастно взглянул на нас.

— Собака, — тихо сказал мальчик — он стоял теперь на земле, Сережа опустил его вниз, когда открывал калитку, — и протянул руку.

— Не подходи к ней, Антон, — быстро сказала Ира, — это чужая, грязная собака, вдруг она кусается.

— Это не она, а он. И он не кусается, — сказала я уверенным голосом и подумала — откуда я знаю, кусается он или нет, любит ли он детей, любит ли он кого-нибудь вообще; на самом деле, я совсем ничего не знаю о нем, кроме того, что он нашел меня в сугробе четыре дня назад и с тех пор иногда приходит посмотреть на меня.

Я подошла к нему, сидевшему в той же позе и следившему за мной глазами, и села рядом на корточки. Он не шевелился.