Читать книгу "Возвращение - смерть - Елена Юрская"

Я сглотнула невидимую Науму слезу и поразилась шефской способности быть благородным, если это ему ничего не стоило.

- Постараюсь, спасибо. Сейчас поговорим, - я посмотрела на Чаплинского с большим значением, - а если не получится...

- Ладно. Отбой, - телефон коротко, но настойчиво объявил конец беседы.

- Выпьем, - браво согласилась я и махнула, не глядя целый стакан малоалкогольной для такого случая дряни. - И поговорим...

...Он вытер мне рот ладошкой и жадно поцеловал. Я успела испугаться, насладиться толкнуть его кулаком в грудь. Быть изнасилованной, в общем-то, лучше, чем мертвой, но может быть у него просто такой подход к процессу?

- В тебе очень много жизни. Невозможно пройти мимо! - тихо сказал Наум.

Нахал! Подлец! Мерзавец! 0казывается, он так пил со мной на брудершафт. Пусть подберет свои волшебные слюнки и успокоится! Что он знает о солнце, если никогда не был в шахте. Много жизни... Много жизни... Почему-то брызнули слезы, я стала всхлипывать и перестала себя узнавать.

- А во мне очень много смерти, - добавил, тронув меня за руку. Только смерть, - он вздохнул и по моей маленькой двадцатиметровой кухне разнесся устойчивый запах бурного сорокаградусного возлияния. Я втянула носом воздух и поняла, что ошибки быть не может. Пожалуй, я составлю Мишину компанию в его кинологическом будущем.

- Пьяный? - грозно спросила я. Он кивнул и мягко добавил: "Пьяный и мертвый".

- А диктофон, между прочим, включен, - сообщила я понимая, что теперь смогу продать свой материал в какое-нибудь более приличное издание, чем наш областной сборник столичных сплетен.

- Так выключи его, - вишни снова стали черными и как угольки прожигали толстую ткань папиного свитера. Кстати, о папе. Он был категорическим противником внебрачных связей. И нарушить его запрет я решилась всего с двумя мужчинами. Любит ли израильский Бог Троицу?

Наум Чаплинский, известный диссидент, почти министр, глава какой-то партии кинулся на меня аки лев и сумбурно, но крепок сжал в объятиях.

- Жизнь половым путем не передается, - мне все ещё было смешно, а в таком состоянии меня легче убить, чем склонить к сожительству.

- Ничего, - он погладил меня по волосам, еще, и еще, и еще. Стоял себе и гладил, надеясь на мою сознательность и сексуальность. А я вспомнила академию, студента Джагоева, сон, в который приходил Михаил Сергеевич Горбачев, цены на рынке и щемящую нежность, которую я когда-то испытывала уже не помню к кому.

- Ничего, - согласилась я.

Тихо крякали часы, шумел холодильник, капала вода, Медленно проходила ночь. Я устала быть деревом и хотела стать женщиной. Я размякла и, наконец, опьянела, мысли стали тупыми и длинными, наворачивались одна на другую и таяли. Теплая ладонь Наума проникла под мой свитер одновременно с фразой, вдруг остановившейся в моем размякшем мозгу: "во мне очень много смерти".

- Нет! - вскрикнула я и метнулась к печке. - Нет!

Он вдруг закрыл лицо рукой, сильно, до красноты потер лоб и тихо произнес:

- Извините, Надя. Забылся. Давайте работать!

- Работать! - выкрикнула я. - А что? Может, тогда расскажите о записке Анны Семеновны, о том, как встречались с ней и как... убили? Где инсулин! Где, я вас спрашиваю?!!

Для женщины, которая чуть не упала прямо на ковре собственной кухни, я вела себя ещё не очень агрессивно.

- В аптеке, наверное? - растерянно сообщил он.

- Что в аптеке? Встречались? Когда? Зачем?

- Погодите, а откуда вы знаете о записке? Что, за мной тут до сих ведется наблюдение? Это нарушение прав человека, вы не находите? - он смотрел на меня серьезно и спокойно, как мистер Хайд на доктора Джекила. Умеют же мужики притворятся паиньками.

- А на маньяков не распространяется конвенция? Потому что они звери и хищники. В Израиле, выходит, уже наохотились. Тоже мне - полосатый рейс.

- И много людей читали Анину записку? - просил он, глядя в пол.

- Так, значит, вы все же были знакомы? И так близко? - что-то вроде ревности кольнуло меня в сердце.

- Да. Только очень давно. Еще до всего на свете.

Любят же евреи кичиться своим библейским происхождением. Этот вообще без ложной скромности возомнил себя Ноевым ковчегом.

- И что же она была вам должна? - быстро сориентировавшись в очередном смысле сказанного Анной Семеновной, спросила я.

- О, женщины, - выдохнул Чаплинский и загадочно улыбнулся. - И много вас, таких осведомленных?

- А много. Я, например, наша лаборантка Танечка и...

Оказалось, что осведомленных в денежных делах Анны Семеновны было не так уж много, как хотелось бы лично мне, "во мне очень много смерти".

- Значит, теперь и меня тоже - того? - поинтересовалась я своим ближайшим будущим.

Наум напрягся, набычился даже и хрустнул короткими толстыми пальцами. Ночь, обещавшая столько неожиданностей, заканчивалась серым нерадостным рассветом. Но видит Бог, я больше не могу спать с убийцами. Просто - не могу.

- Интервью опять не получилось, - ласково улыбнулся он. - Но спасибо.

- Было бы за что, - вежливо ответила я, понимая, что до образа журналистки, проведшей ночь с маньякам мне осталось буквально полшага и каких-то два часа. И что интересно, делает этот охранник Максим? В доле он, что ли?

- Выпьем? - предложил Наум, и мысль эта поразила своей блистательной новизной.

Сложилось, вообще-то суровое подозрение, что кто-то подбросил на мою жилплощадь дико заговоренного мака - отношение с мужчинами дальше дружеской попойки почему-то не заходили. Молчание, нагнетаемое Чаплинским, становилось каким-то ненатуральным и ничего хорошего не предвещало. Однако ряд позиционных преимуществ был все же на моей стороне: во-первых, страховка газетой, во-вторых, нож, который можно было всадить гостю в глаз и, наконец, ванная, где пару лет назад был поставлен убийственно сложный замок, позволяющий считать оную местом достаточно безопасным.

Почувствовав в себе интеллектуальные силы, равные лишь Чезаре Ломброзо, я мысленно рисовала картины, доведшие Наума до яростного желания безнаказанно убивать. Ясное дело, что ни один суд в мире не признает применение яда как действие, совершенное в состояние аффекта. Хотя для граждан нашей страны я потребовала бы снисхождения - мы немного погорячилась в начале века и все не можем наладить выпуск транквилизаторов, чтобы перестать агрессивно воспринимать окружающий нас мир... Аффект, растянутый на столетие - грандиозно, но не для предателя Чаплинского. Опущенные вниз уголки полных губ, прижившиеся на лбу глубокие морщины, глаза, отягощенные мечтой мешочника, все это вместе взятое свидетельствовало - Неме в детстве не додали ласки. Я, конечно, не волшебник, но на небольшой положительный опыт по сохранению собственной жизни все же способна.