Читать книгу "Опер печального образа - Дмитрий Вересов"

— Ты просила навести кое-какие справки. Ольга Владимировна Москаленко по нашим картотекам нигде не проходила. Она не была судима, в убийстве мужа никогда не обвинялась. Никогда милиция ее не задерживала. Это Оля сама тебе рассказывала?

— Давно, прошлым летом в санатории, — ответила Аня. — Я сказала, что мой муж сидит в тюрьме, что он — убийца. Еще я тогда спросила: может, ей неприятно общаться с женой убийцы? Оля мне ответила, что это ничего, потому что она сама обвинялась в убийстве мужа и, хотя была оправдана судом, клеймо убийцы все равно на ней осталось.

— Ну, тогда понятно, — кивнул Корнилов. — Хотела тебя утешить, нафантазировала про себя не очень удачно…

Аня не то что согласилась с ним, но не находила в себе сейчас сил спорить, доказывать недоказуемое. После отпевания, похорон и поминок она чувствовала такую слабость и опустошенность, словно за день прожила еще одну трагическую жизнь. Хорошо, что этот день, наконец, кончился…

На следующее утро ее разбудили два раза. Сначала будильник напомнил, что пора готовить завтрак мужу, растолкать его нежно и проводить на работу. Второй раз, когда она едва-едва забылась добавочным утренним сном, ее разбудил звонок доцента Ермилова. Он радостно сообщил Ане, что нашел какую-то карточку и принялся задиктовывать ей слова и цифры. Аня машинально записала за ним в телефонную книгу, поблагодарила доцента за помощь, попрощалась. Только потом она стала вспоминать, о чем идет речь, и при чем здесь «Записки кавказского офицера» Николая Иртеньева.

Только допив кофе до самой гущи, Аня вспомнила их разговор о вовкулаках и обещание доцента Ермилова. Надо было лезть в Интернет или идти в самую обыкновенную библиотеку. Аня выбрала второе.

С первого курса она полюбила эту библиотеку. Находилась она в старой промышленной зоне Петербурга, недалеко от центра. Дома здесь были темные, полужилые, то есть, с первого взгляда казавшиеся заброшенными, расселенными, приготовленными к капитальному ремонту или сносу, но неожиданно оживающие тусклым светом в одном из окон, взглядом из-за застиранной занавески, жильцом в арке у кучи мусора. Выше домов здесь были кирпичные производственные корпуса. Они возвышались высоко над собственными заборами, имели даже башни с бойницами, в которых селились птицы.

Трамвайные пути в этом районе уже давно не слышали стука приближающихся вагонов, поэтому Аня шла в библиотеку пешком. Иногда она резко оборачивалась, вспоминая о страшных событиях последних дней, но видела позади себя то бабку с тележкой, то алкаша с собачкой, то дорожных рабочих в оранжевых жилетах, лениво ковырявшихся в трамвайных путях.

Библиотека хотя и располагалась в невзрачном трехэтажном доме с грязно-зеленым фасадом, но внутри была очень уютной. Абонемента здесь не было вообще, только два читальных зала. Аня давно уже выбрала для себя небольшой, более темный, с «ленинской» настольной лампой на каждом столике.

Библиотекарша была все та же. Молодая женщина с приятным, умным лицом, которое не портили очки. Она сразу узнала Аню, искренне ей обрадовалась.

— Что-то вас давно не было видно, — поинтересовалась она.

— Защитила диплом, вышла замуж, — в одно короткое предложение уместилась вся Анина жизнь за последние полгода.

Библиотекарша виновато, как показалось Ане, улыбнулась и поспешила перейти к Аниному заказу.

— Дореволюционного издания Иртеньева у нас, конечно, нет, — сказала она. — Вам надо в Публичку. Но несколько лет назад его воспоминания были репринтно переизданы. Тут Чеченская война «помогла», стали издавать и переиздавать много литературы по истории Кавказа. Правда, сейчас уже прекратили. Можете не искать в каталоге, я вам ее и так принесу.

Я год назад оформляла выставку «Кавказ: история и современность», поэтому помню эту книжку. Такая красная с черным…

Девушка пошла в книгохранилище, некрасиво отводя бедро и приволакивая одну ногу. Аня вспомнила, как эта молодая библиотекарша, обслуживая читателей-мужчин, всегда старалась отвлечь их каким-нибудь стендом или номером «Книжного обозрения», пытаясь за это время преодолеть несколько метров просматриваемого пространства.

Если бы Аня была мужчиной, она обязательно пригласила бы ее в кафе, ресторан, в театр. Красиво бы ухаживала и скоро сделала предложение. И только потом, доказав свою любовь и преданность, ради нее, но не ради себя, заработала бы много денег и отвезла в Америку на операцию. А потом сказала бы…

Она не успела придумать красивые слова, подходящие для такого индийско-бразильского кино. Библиотекарша ковыляла обратно с толстой красно-коричневой книгой в руках.

Перед летней сессией Аня обычно садилась у дальнего окна, перед зимней — занимала столик за стеллажом, у батареи парового отопления. Сегодня же села в центре зала. Подержала в руках новенькое издание. В отличие от «Вельсунгахских саг» у этой книжки еще не было читателя. Аня разломила девственный том на две неравномерные половинки и принялась читать.

«Несмотря на то, что человек склонен к упрощению действительности, к округлению ее даже математически, он зачастую в этом ошибается. Например, жизнь телесная разделяется не на десятилетия, а на семилетия. Это признают передовые физиологи современности — второй половины девятнадцатого века. Также и духовное взросление совершается внутри семилетнего периода. Детство, отрочество, юность… Хотя, может, все это простые совпадения, глубоко застрявшие в человеческом сознании осколки древних числовых магий?..»

Иртеньев начинал издалека, с пространных рассуждений в духе того неторопливого века. Медленное, тряское перемещение по ухабам и колдобинам всех без исключения делало литераторами. Всякая деталь, годная для литературного дела, не просто мелькала и исчезала навсегда, а показывала себя со всех сторон, сама лезла в проезжающую бричку, кричала сонному барину. Если же он проезжал мимо, то показывалась ему с другой стороны, под иным углом, за следующим поворотом. «Я сделаю из тебя писателя!» — кричала проезжему офицеру каждая веточка, всякая птица.

Автор служил на Кавказе незадолго до Крымской войны, был ранен «на излете шальной пули». Основное место в мемуарах Николая Иртеньева занимало описание романтической истории, случившейся у него на его глазах. Терские казаки, чеченцы, офицеры, похищения, набеги, перестрелки, засады, поединки, любовь, дружба… Это напоминало повести Бестужева-Марлинского, если бы, по утверждению автора, не происходило на самом деле.

Поначалу Аня бегло просматривала текст. Примерно тем же она занималась в этом читальном зале в студенческие годы. За неделю до сессии в течение нескольких часов она «прочитывала» не только «Тяжелые времена», «Домби и сына», «Холодный дом» Диккенса, но и Бальзака, и Стендаля, и Золя, не говоря уже о «пятиминутных» авторах — Байроне, Гейне, Бомарше и прочих. После сдачи экзаменов у Ани, правда, случался заворот литературных кишок, но с этим можно было жить, к тому же, в ее зачетной книжке уже стояла отметка о ее хорошем здоровье по зарубежной литературе.

В читальный зал вошел студент мужского пола. Библиотекарша, две читательницы, в том числе и Аня, обратили на него внимание. Но, вернувшись к тексту, Аня заметила, что давно читает внимательно, а не прыгает по страницам. Она опять подстегнула себя хлыстом необходимости и понеслась кабардинской лошадкой по мемуарам Иртеньева.