Читать книгу "Алтарь Тристана - Анна Малышева"

Александра сжала руки в замок так крепко, что почувствовала боль в суставах пальцев. Она напрочь забыла о своем намерении забыть об этой истории. Да и возможно ли было это сделать? Ни одна из неразгаданных тайн не оставляла ее в покое, пока художница не находила к ней ключа.

«И вновь ложь! Она лжет все время, эта женщина с осанкой танцовщицы! Может быть, она и не танцовщица вовсе, если указала неверное место работы в Париже! Она могла быть кем угодно – все равно где горе мыкать, по ее собственному выражению! Она знала о первом Иване, так каким образом мог не знать об этом младенце ее муж?! Зачем бралась выписка?! Зачем они все время лгут?! Зачем скрывать место работы в Париже? Так старательно избегать визуальных контактов? Не прислать ни одного письма? Не позвонить Нине, чтобы она хоть узнала голос Ивана и успокоилась? Зачем менять номер телефона, чтобы она не могла позвонить в Париж сама? Делать по капризу Гдынского нишу, которая (Иван знал это!) давно разбита? Хорошо, старик мог забыть об этом, но ведь при нем находилась Нина! Она-то указала бы на это несоответствие! И зачем бы Нина взялась их проверять, если бы у нее не было подозрений, что они оба именно те, за кого себя выдают?!»

Эта мысль заставила женщину похолодеть. Она представила себе, как к ослабевшему старику, находящемуся на краю жизни, возможно едва различающему лица и осознающему реальность, приближаются в больничной палате двое – мужчина и женщина, объединенные общей целью: завладеть наследством.

«Хорошо, если приедет действительно его сын! А если Ивана давно нет в живых и Нина была права?! Если он безымянно сгинул в Париже, возможно, с пособничества Ирины и ее сообщника? А Ирина все это время умело маскировала его смерть, выступая в роли несговорчивого посредника между ним и отцом? Перед Стасом ей стесняться было нечего, вот она и проговорилась… Они могут внушить старику, что он видит именно Ивана, уехавшего три года назад. Но, могут сказать эти двое, Иван должен был вернуться по чужому паспорту, так как со своими документами у него неполадки. И старик… Переоформит завещание либо на него, либо на Ирину! Тем более, что Нины при этом уже не будет – ее заблаговременно сплавили, чтобы она не увидела лица приехавшего из Парижа «племянника»! Все это очень вероятно! Ведь ставка высока – квартира в центре, дача, возможно, остатки нераспроданной коллекции, за которые так уцепилась Ирина! Конечно, ей очень не по нраву пришлось, что Нина распродает ценности, чтобы оплатить лекарства больному! Причем, ни она сама, ни «Иван» не сделали попыток взять на себя эту заботу! А Нину выставили расхитительницей, воровкой! Нину… Как я не подумала, что продавал-то не сам Гдынский, а она!..»

Словно во сне, женщина поднялась из-за стола, подошла к чемодану, где хранился архив Альбины, щелкнула замками и, откинув крышку, перебрала все попавшиеся на глаза тетради в серых обложках. Художница помнила, что тетрадь, содержащую сведения за последние три года, положила сверху, и не ошиблась – та попалась в числе первых. Раскрыв ее, опустившись на колени, Александра листала страницы, вглядываясь в имена и фамилии, написанные четким почерком покойной подруги.

– Ткачук Нина Брониславовна!

Произнеся это имя вслух, она закрыла тетрадь, прижав страницу пальцем. Александра чувствовала сильное сердцебиение. Ее обуревало чувство, сродни радости и страху одновременно. На какой-то миг ей показалось, она не одна, – женщина словно ощутила дружеский привет, прикосновение протянутой на помощь руки.

– Спасибо, Альбина! – сказала она.

И, уже немного успокоившись, вновь раскрыла тетрадь и прочла все, что касалось сделки, совершенной два с половиной года назад. Закончив чтение, вновь закрыла тетрадь и подняла к потолку опустевший взгляд.

– Значит, Коровин… Эскиз декорации к балету «Конек-Горбунок»… К «Золотому петушку»… К «Хованщине»… К «Виндзорским кумушкам»…

Поднявшись с колен, прижав тетрадь к груди, она сделала несколько шагов по мансарде и остановилась, только упершись коленом в кресло. Придвинув его, Александра машинально уселась и вновь раскрыла тетрадь. Список проданного она запомнила наизусть немедленно – так напряжено было ее внимание, так воспалено любопытство. Но ей хотелось вновь увидеть строки, написанные почерком подруги.

«Никакие не пустяки, как уверяла Нина, очень серьезные вещи! Я могла бы их реализовать в течение одного дня. Да что там, нескольких часов! Ирина узнала о сделке и выставила Нину, связав ей руки, помешав распоряжаться наследством Ивана. Что бы ни осталось после этой разовой продажи, игра стоит свеч… Мошенники могли пойти на все, чтобы получить остальную коллекцию! Видала я, как человеку морочили голову или отправляли в мир иной из-за меньшего куша! А тут, похоже, две группы мошенников – Ирина со своим сообщником и Нина!»

В том, что остальная коллекция, в чем бы она ни заключалась, еще цела, Александра не сомневалась. Иначе, рассудила она, энтузиазм мошенников не был бы так велик. Сама по себе недвижимость была, конечно, лакомой приманкой, но художница чувствовала – на этот раз дело касается не только квартиры и дачи.

«Иначе, к чему было так возмущаться продажей Ниной нескольких “картинок” и вообще делать упор на этом и посвящать меня, постороннего человека, в детали? Если бы Ирина продавала что-то сама, она бы, напротив, молчала! А Нина, говоря о том, что продала несколько никчемных безделушек, как раз солгала!»

Смятение художницы нарастало. Она вскочила, положила тетрадь на полку стеллажа. На глаза ей попалась лежавшая рядом историческая монография, посвященная династии Капетингов. Приобретенная когда-то по случаю, за гроши, почти на вес, в составе книжной коллекции обедневшего любителя истории, книга стала занимать ее, когда зашла речь о Людовике Святом. Александра сразу же отыскала ее и прочла то немногое, что сообщалось о его сыне Тристане, графе Невера, умершем в Тунисе в одно лето с отцом, во время крестового похода. Ему было посвящено несколько строк. Прочим многочисленным детям короля, умершим в младенчестве или в раннем возрасте, и того меньше. У мальчиков хотя бы указывались точные даты рождения, поскольку дата была важна для возможных наследников престола, у девочек порой обходились без этой подробности, указывая лишь год рождения. Самым прославленным среди одиннадцати детей Людовика Девятого и Маргариты Прованской был Робер де Клермон, основатель династии Бурбонов. В возрасте двадцати трех лет на турнире в Париже он неудачно упал с лошади и от полученных травм головы потерял рассудок. Тем не менее он имел после этого шестерых здоровых детей и мирно скончался в возрасте шестидесяти одного года, утвердив династию, представители которой стали впоследствии королями Франции, Испании, Королевства обеих Сицилий, герцогств Парма, Лукка и Люксембург. О Тристане известно было лишь то, что он успел жениться за год до смерти. Детей юноша не оставил.

«Жан-Тристан, – уточнила про себя Александра, просматривая впечатляющий список детей короля. – А за три года до него родился еще просто Жан, тот умер в младенчестве. Когда появился следующий мальчик, к его имени присоединили модное имя героя рыцарского романа, гремевшего тогда по всей Европе. Но герой этот всем, кого любил и кто любил его, принес только несчастья… Я бы побоялась дарить сыну такое бремя, как имя умершего брата, имя самой печали. “В печали родила я тебя, печален первый мой тебе привет, и ради тебя грустно будет мне умирать. И так как ты явился на свет от печали, Тристан и будет тебе имя!” – говорит ему мать в романе. Так все же, этот “алтарь печали”, или “Бегство в Египет”, имеет некое отношение к некоему Тристану? Откуда он взялся, этот Тристан? Предположим, так назвала алтарь сама Мария Гдынская. Она была прихожанкой церкви Святого Людовика и, может быть, так же как и я, вскользь заинтересовалась биографией Людовика Девятого? Но это очень слабое основание – так называть нишу… Если это “алтарь печали”, то название вполне оправдано, как выясняется. У нее только что умер первенец. Она была беременна вновь, но, видимо, депрессия не позволяла ей отвлечься от черных мыслей. И радость нового материнства ее не коснулась, раз она ушла в создание такой вещи, как “алтарь печали”. И то, что второго сына также назвали Иваном, говорит о многом! Значит, первая потеря была очень тяжела, раз это имя не захотели оставить в покое. Но почему она его не крестила, когда семья приехала в Москву?»