Читать книгу "Необитаемое сердце Северины - Нина Васина"

Пошла в кухню, вылила остатки заправленного таблеткой чая и тщательно вымыла чашку. Подумала и решила, что это странно – вымыть чашку и не тронуть тарелку с остатками еды. Пришлось выбросить еду, вымыть тарелку и салатник. Вытерла столик у дивана, подумала и сняла с Феликса пижамную куртку. Застирала пятно от вывалившейся еды. Что еще не так?.. Она осмотрелась в кухне, размышляя. Использованный презерватив, как фетиш подозрений и маниакального страха продолжения рода, Феликс смывает в унитаз. Куда он девает обертку от него? Раньше Фея уже убедилась, что в мусорное ведро он ее не выбрасывает. Достаточно изучив бытовые привычки мужа, Фея была уверена, что он не будет засорять слив унитаза таким мусором. Тогда – куда? Она прошла в спальню, из спальни – в туалет, представляя Феликса сразу после сношения. Унитаз смыт, он – голый, с оберткой от презерватива в руке... Идет... Идет в ванную, чтобы помыться.

Осмотрев раковину в ванной, Фея открыла полку над ней и стала ощупывать туалетные принадлежности. Бритва, гель, лосьон... Обертки от презервативов лежали аккуратно свернутые в картонной упаковке с запасными лезвиями. Восемь штук.

Довольная собой, Фея отправилась в гостиную, уложила мужа в нужную позу, подготовила все необходимое и повторила позавчерашнюю процедуру. Потом она закинула свои ноги вверх и залегла рядом с неподвижным мужем минут на пятнадцать, раздумывая, считает ли он свои запрятанные презервативы? С него станется... Обыскать одежду и обивку матраца?.. Это так утомительно.

Она сходила в ванную, заправила в упаковку с лезвиями свернутую обертку. По полу за руки проволокла мужа в спальню. В два приема закинула на кровать и надела на него пижамную куртку с непросохшим пятном.

Устала ужасно.

* * *

– Раз, два, три... – считает Феликс обертки от презервативов. – Семь, восемь, девять. Девять!.. Еще раз...

Получилось опять девять. Феликс смахнул в мусорный пакет обертки с кухонного стола, за которым устроился в половине шестого утра, и пошел к входной двери, совершенно зашибленный непонятной амнезией. В сливе унитаза – использованный презерватив. Позавчера он посчитал обертки. Теперь их девять! Последнее, что помнил с вечера после ухода гостей – рыба с оливками и крепкий сладкий чай. Он не мог забыть, как занимался сексом с Феей!

Феликс открыл входную дверь и вышел на площадку в пижаме и без тапочек. Подсматривающая Фея забеспокоилась и шагнула в коридор.

– Лекс, ты куда босиком?..

– Ведро выброшу. Мусора развелось!..

* * *

Сканирование мозга ничего не дало.

– У тебя на редкость стандартный мозг. Никаких отклонений, – в который раз с сожалением заметила Лика.

– Два раза! С перерывом в один день. Два раза, понимаешь? – Лекс настаивал на других исследованиях. – Может, это болезнь Альцгеймера? Провалы в памяти, а?

– Именно при занятиях сексом? – Лика изо всех сил старалась быть серьезной.

– Не веришь? Покажи мне записи камеры!

– Для этого нужно ехать в отдел. Но по твоей же просьбе мы уже два года не пишем спальню.

– Настаиваю на анализе крови! – никак не может успокоиться Феликс. – А вдруг она меня чем-то опаивает и трахает без презерватива?.. Она сдвинулась на беременности.

– А что ты тогда вылавливаешь из слива? – рассердилась Лика.

– Да, глупо... – согласился Феликс.

Лика мысленно поздравила Алину с отличным чутьем – эта на вид заторможенная блондинка не стала смывать использованные презервативы, как было договорено.

– Я боюсь, – сказал Феликс.

– Ну чего ты теперь боишься? – устало спросила Лика.

– Боюсь, что забуду вытереть задницу, смыть унитаз... Обещай, что тогда усыпишь меня. Никаких исследований! Поклянись!

– Успокойся. И без меня найдутся желающие тебя усыпить.

* * *

Северина приснилась Евсюкову в середине ноября. Обычно он спал беспробудно и втемную – никаких снов после тяжелой работы. А тут эта девчонка. Стоит у речки, вынимает что-то у себя из дырки в животе и бросает в воду. Утром он встал с тяжелым сердцем. Впервые за все время проживания при церкви.

После утренней службы батюшка сел на ступеньку алтаря и вспомнил их последний разговор, когда отдавал Северине бумажку с адресами крестных.

– Ты не глупа, – сказал он на прощание. – Объясни мне, верующему, простыми словами, как твой выдуманный мир может существовать одновременно с тем, что Бог сотворил?

– Я думала об этом, – кивнула девочка. – Все дело в вариантах существования. Вот вы верите в Бога. А что это значит?

– Скажем так, я верю в человеческий разум и справедливость, – ответил Есюков. – Раз уж бозона гармонии – одного на всех людей – не существует, – он грустно усмехнулся.

– Это точно, – сказала девочка. – Не существует. Понятие разумности и справедливости тоже имеет варианты. Вы надеетесь, что Бог выберет лучший для вас. А это не значит – лучший для всех. Кто-то рядом молится за лучший для себя вариант, который окажется худшим для вас. Что делать Богу? Кому дать счастье, а на кого наслать беды страшные для закалки веры?

– Ты смысла веры не понимаешь. Прежде всего, человек должен поверить в себя.

– Нет, не сходится. – Северина покачала головой. – Кто больше всего надеется на божескую справедливость и прощение? Безответственные, ничтожные и слабые духом люди. Они самые верующие, потому что себе не доверяют. А вы сильный. Что вы тогда здесь делаете?

* * *

Помаявшись в сомнениях, Евсюков помолился и на следующий день собрался в путь. В Полутьму. На лыжах. Вышел утром, когда просветлело. Мешало охотничье ружье за спиной, но только пока Евсюков не заметил свежие волчьи следы на снегу – не меньше четырех крупных волков прошло ночью. Он ускорился и вспотел. Пошел потише, и стали слышны странные звуки зимнего леса – потрескивания, шорох, звон соприкоснувшихся наледью веток.

В Полутьме в небо струились два дымка – из дома Крафта у речки, и из большого деревянного на окраине деревни. Евсюков пошел к незнакомому дому. Тронул калитку – открыта, а снег не чищен. Следов к дому тоже нет – целина. Он снял лыжи, поднялся на три ступеньки и постучал в дверь. Никакого ответа. Толкнул от себя – дверь открылась. В сенях вкусно пахло хлебом. Он постучал в другую, теплую дверь. Тишина. Открыл ее, вошел и замер. За большим столом сидит совершенно седая женщина с длинными космами волос и смотрит, не отрываясь, на хлеба. А хлебов – восемь штук на белой скатерти. Румяных, пышных. Евсюков осмотрелся. На гвозде у двери висит короткоствольный автомат. Рядом – охотничья двустволка. Настенные часы с гирями. Не ходят. На плюшевом коврике над диваном – олень с оленихой и олененком у чернильной воды.

– Мир вашему дому, Арина, благослови вас господь!

Женщина не пошевелилась. Евсюков подошел близко и никакой жизни в ней не услышал, и глаза смотрят на хлеба, не моргая. На цыпочках он прошел к двери и тихонько вышел из дома.