Читать книгу "Дети Антарктиды. На севере - Даниил Корнаков"

порядок хуже.

— Ну, что скажешь? — Маша запыхалась. Едва проснувшись она бросилась помогать собираться всем, а про себя вспомнила лишь в последнюю очередь.

— Скажу лишь, что темпа мы не сбавляем, более того, — голова Матвея опустилась и предостерегающий взгляд пробежался по каждому члену его команды, — идти нам придется еще быстрее.

Он указал на небо за их спинами.

— Вполне вероятно зубы теплого фронта надвигаются с юга, откуда мы пришли. Лейгур спросил, сколько у нас времени, и я честно ответил, что не знаю. Считаю, вы тоже должны быть в курсе и ожидать всего. Но все же одно мне известно наверняка: теплый фронт совсем скоро может образовать коридор, и мерзляки хлынут в него всем роем: потрошители, ищейки, щелкуны.

— Еще не стоит забывать про нашего нового друга в лесу, — добавил Юдичев. — Ему коридоры никакие не нужны, как я понял.

Матвей согласно кивнул и продолжил небольшой инструктаж:

— Все верно. Про Тень тоже не стоит забывать. Но все же наша приоритетная задача это как можно скорее добраться до Северодвинска и постараться раздобыть электричества. — Голос его стал тише: — Не забывайте, друзья, сейчас мы в конце упомянутого мною коридора, но другой его конец до сих пор защищен холодом. Зима еще не окончательно покинула эти земли, но это может произойти в ближайшие дни.

Арина холодно отозвалась:

— Стало быть, конец плану с починкой электромобиля и возвращению с ваттами в Приморск?

Услышав сказанное, Матвей вспомнил слова Йована:

«…ты должен идти дальше, закончить этот путь».

— Сначала мы доберемся до этой ветряной станции, Арин, — ответил он ей мягко, — а уж там все и решим.

Юдичев не преминул вставить и пару слов от себя:

— Раз на кону у нас теперь каждый час, идти нам надо, а не стоять столбом и языками чесать. Потопали.

Они вышли на окраину безымянного городка и ступили на битый асфальт изматывающей одним лишь своим видом трассы. Следующая их короткая остановка произошла всего лишь спустя полчаса, появился повод.

— Глядите! — Тихон указывал на выросший на горизонте указательный знак с названием городов, один в один встреченный им у берега Онежского озера и впоследствии выведший их на трассу, утопающую в непроходимой тайге.

Написанное на этом знаке вселило в их души надежду:

↑ Онега 53

↑ Архангельск 216

— Значит, половина пути позади, — отозвалась Маша, поглядывая на знак как на пророчество свыше.

— Больше, чем половина, — вставил Матвей и коснулся металлического шеста, удерживающий знак. Увидеть его для собирателя было настоящей отрадой, означающей, что он не сбился с пути и все это время вел подопечных верной дорогой.

Тень довольной ухмылки скользнула по его лицу.

— К ночи постараемся добраться до Онеги и заночуем там, — обратился он к остальным. — Снега теперь меньше, идти станет легче, да и ветер не сильный. Идем.

Очередное приятное открытие ожидало путников еще спустя километр-полтора, когда дорога привела их к одинокому уступу откуда открылся вид на морской залив. Скованная ледяными припаями вода возле берегов хранила молчание, когда как вдали, в самом сердце залива виднелся тонкий лёд с многочисленными трещинами. Совсем скоро воды пробудятся от зимней спячки.

— Это оно? — спросила Маша, подойдя к Матвею, стоявшему у самого края уступа. — Белое море?

За собирателя ответила Надя:

— Да, это оно… — Немного притомившись, она позволила себе присесть на корточки. Взгляд ее устремился на идущую далеко на север бесконечную сине-белую гладь. — Я помню его именно таким, только в ноябре. Мы с матерью и сестрой проезжали здесь во время эвакуации, возможно даже по этой дороге. — Ее печальный и одновременно задумчивый взгляд вновь обратился к трассе: — А ты, Матвей, ты помнишь те дни?

Перед глазами собирателя мелькнуло лицо матери, ее запах, тепло ее тела, и то, что от нее осталось. А потом рыдающий отец, чей растерянный и переполненный горем взгляд метался от лежащей возле колодца головы его жены и ее тела, которое он прижимал к себе изо всех сил. Это произошло где-то там позади них, в глухих лесах тайги…

— Нет… — соврал Матвей, прогоняя из головы жуткие воспоминания, — я ничего не помню.

Трасса продолжала идти вдоль берега, позволив им отдохнуть от леса и наслаждаться видом на залив. После бесконечных деревьев, морское пространство с его ширью и пустотой казалось Матвею глотком свежего и бодрящего воздуха, дарующего силы идти вперед. Выросший в ледяных пустошах, в сердце зимней пустыни без единого деревца вокруг, здесь, среди открытого простора, он чувствовал себя гораздо лучше, совсем как дома.

— Ты в порядке? — спросила Маша, сравнявшись с ним.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто… — с робостью в голосе произнесла она, ломая руки, — ты вчера едва стоял на ногах, когда вернулся к нам. — Матвей вопрошающе взглянул на нее, она пояснила: — Забыл? Ты вчера уходил куда-то, после ужина. Еще и побледнел так, словно призрака увидел.

Перед глазами вновь возник образ Йована, сидевшего на месте машиниста.

— Ничего, просто устал, — отмахнулся Матвей и постарался перевести тему в другое русло. — Вчерашний разговор про размножение мерзляков… — Ухмылка всплыла в его черной бороде. — Забавно, я столько знаю о поведении мерзляков, но о том, как они плодятся, даже не задумывался. Странно, не правда ли?

— Ничего странно, — улыбнулась она в ответ и подошла ближе, почти касаясь с ним рукавами курток. — Ты собиратель, а не биолог. Твоя задача их избегать, а не лезть к ним под юбки. — Щеки Маши покраснели, она спрятала взгляд, опустив голову. — Блин, глупо как-то прозвучало.

Но Матвею это показалось не глупым, а весьма милым.

— И все же, — продолжала Маша, — несмотря на всю нашу ненависть к мерзлякам, их жизни не позавидуешь. Просто представь: ты вылупляешься из яйца, проживаешь свой жизненный цикл в три-четыре года, поддерживая его употреблением в пищу своих же более слабых и старых сородичей, а потом и сам становишься пищей для более молодого поколения. И так цикл за цикл, год за годом, они рождаются, живут, отнимая жизни, и затем дарят жизнь, жертвуя собственной, и все заново. — Ее губы сомкнулись в тонкой улыбке, она задумчиво произнесла: — Есть в этом нечто трагическое.

— Только не говори мне, что ты питаешь жалость к этим