Читать книгу "Яростный свет - Кайла Стоун"

с тех пор, как она переступила порог этого места. В памяти отложилось слишком много душераздирающих воспоминаний. Но здесь, на закрытой террасе, царили свет, красота и жизнь.

Среди зелени и трав желтые лилии тянулись к искусственному солнцу, а лавандовые и жгуче-оранжевые орхидеи переплетались, как давно потерянные любовники. Справа от нее на шпалере цвела нежная, белоснежная жимолость. У ее ног в керамических горшках пестрели соцветия дицентры, их бледно-розовые лепестки в форме сердца выглядели такими же хрупкими и легко ранимыми, как и ее собственное сердце.

Тяжесть в ногах давила свинцом, но Амелия не пыталась присесть. Руки странно болели и тряслись, но она не позволяла этой слабости остановить ее. Она отчаянно нуждалась в освобождении, которое находила только в музыке.

Амелия дрожащими пальцами взяла скрипку с мозаичного столика. Она ощутила знакомую тяжесть и форму инструмента — от подбородника, нижней и верхней лодки до грифа и свирели, каждая часть корпуса была знакома Амелии больше, чем изгибы ее собственного тела.

Она начала играть свою любимую мелодию — «Чакону» Баха из партиты № 2 ре минор.

Смычок неловко царапал и терзал струны. У нее выходили безобразные и неровные звуки — не ноты. Не музыка.

Пальцы не слушались Амелию. Они не создавали правильных форм. Они были жесткими и дрожащими, чужеродными придатками, которые она не узнавала. Странное напряжение пульсировало в ее руках. Дрожь пробегала по нервам, когда мозг приказывал мышцам подчиняться его командам.

Амелия не смогла правильно сыграть ни одной ноты. Смычок в ее руках казался странным и чужеродным, он больше не был ее частью, ее продолжением.

Несколько мгновений Амелия выводила пронзительные, мучительные ноты, созвучные страданиям в ее сердце. Но она не могла долго вынести этих ужасных звуков. Они были неправильными. Все было неправильно.

Она отложила скрипку в сторону дрожащими руками. Вытянула их перед собой в нарастающем ужасе. В больнице доктор Ичпуджани сказал, что дрожь может никогда не пройти. Они могут остаться такими навсегда.

Тогда она еще не пришла в себя от горя и последствий припадка. Амелия не до конца поняла, что это значит.

Теперь с кристальной ясностью Амелия осознала страшную для нее реальность. Приступы, наконец, забрали у нее нечто ценное, нечто невосполнимое.

В воздухе закружился настоящий калейдоскоп бабочек. Они порхали вокруг нее, их крылья переливались эффектными оттенками морской волны, кобальтовой синевы, черного неба, алого рубина и желтого подсолнечника.

Слезы навернулись ей на глаза от поразительной красоты этого зрелища, настолько прекрасного, что стало больно.

Амелия почувствовала, как в груди ее и без того разбитое сердце разлетелось вдребезги.

Возможно, неправильно горевать о музыке, когда вокруг так много смертей, а ее отец и брат погибли. Но Амелия всё равно скорбела.

Она оплакивала их всех.

Глава 35

Амелия

Кто-то постучал в дверь Амелии.

— К вам Элиза Блэк, — оповестил искусственный интеллект. — Мне ее впустить?

Амелия напряглась. Ее взгляд упал на скрипку, лежащую на мозаичном столике неподалеку от нее и уже собирающую пыль. Прошло семь дней с тех пор, как она пыталась играть, семь дней как Амелия уединилась в своей комнате и не встречалась ни с кем.

Она не покидала своих апартаментов с момента выписки из больницы неделю назад. Ее ноги все еще пошатывались, голова болела после приступа. Кисти рук продолжали дрожать, словно наэлектризованные какой-то невидимой силой.

Ее друзья пытались навещать Амелию каждый день… Мика, Уиллоу и Бенджи, Габриэль, Финн и Селеста. И ее мать. Но она отказала им всем. Сейчас у нее закончились оправдания.

Три дня назад она открыла один из витражей в саду бабочек и прислушалась к миру за окном.

Как только шок от битвы отступил, пришло осознание реальности исцеления от страшного вируса «Гидры». Страх уступил место надежде, радости, жизни. Но Амелия не могла быть частью этой радости, этой новой жизни. Только не сейчас. Как ей казалось, вообще никогда.

На подставку скрипки приземлилась черно-белая бабочка. Ее атласные крылышки медленно расправлялись, переливаясь в лучах искусственного солнца. Амелия долго смотрела на нее. Столько красоты в таком крошечном создании.

Она больше не могла продолжать прятаться от мира. Амелия знала это.

— Да, — ответила Амелия. — Впусти ее.

Мгновение спустя она услышала грациозные шаги своей матери.

— Я знаю, что ты злишься на меня, — проговорила Элиза. — Знаю, что заслуживаю этого. Но, пожалуйста, не ненавидь меня.

Искусственный солнечный свет согревал обнаженные руки Амелии. Легкий шелковый сарафан приятно касался кожи. За окном садилось солнце. На фоне золотисто-алых полос неба проступали контуры гор.

— Мне безумно жаль. — Горе и сожаление заглушали голос матери. — Если бы я не натворила дел, возможно, Сайлас до сих пор был бы жив.

«Не веди себя так, будто ты любила его». Вспыхнувшая мысль в мозгу Амелии была горькой и уродливой. Амелия повернулась лицом к матери.

— Он мертв. Мой брат погиб.

Темные тени, похожие на синяки, залегли под покрасневшими мамиными глазами. Ее обычно блестящие русые волосы свисали до плеч и тускло оттеняли исхудавшее лицо.

— У меня было много времени подумать за последние несколько недель. Ты права, Амелия. Ты права во всем.

— Я видела в Сайласе только его ненавистного отца, и поэтому не могла любить так, как должна была. Я пыталась. Пожалуйста, поверьте мне, я пыталась. Теперь я люблю его.

— Слишком поздно, — прошептала Амелия.

По бледной щеке матери скатилась слеза.

— Я знаю, милая. Знаю. Я сделала так много вещей, о которых жалею. Я подвела Сайласа. Я подвела людей, которые доверяли мне. В конце концов, я подвела даже тебя. Ты — все, что у меня осталось, Амелия. Ты — все, что у меня есть. — Она умоляюще посмотрела на Амелию, сцепив руки. — Пожалуйста, прости меня.

Амелия не могла больше видеть творящиеся в мире мерзости. Она не могла терпеть боль, печаль и сожаление, которые сковывали ее как цепи. Ее отца больше нет. Сайласа больше нет. Ее музыки больше нет. Сможет ли она пережить потерю матери?

В мире и так слишком много ненависти. Слишком много злобы и горечи. Этому должен быть конец.

Она тщательно выговаривала каждое слово. Они звучали хрупко, как раскаленное стекло.

— Я прощу тебя.

У Элизы перехватило дыхание.

— Но не сегодня.

— Я… я понимаю. Я люблю тебя, Амелия. Что бы ни случилось, помни об этом. — После нескольких секунд молчания мать повернулась и зашагала прочь с террасы, держа спину прямо, двигаясь плавно и грациозно. Лишь легкая сутулость плеч выдавала ее горе.

Амелия рухнула на кованый стул, ноги больше ее не держали.

Амелия не знала,