Читать книгу "Прошедшее время несовершенного вида… и не только - Гриша Брускин"

(На Севере диком.)

Или: «Вы действительно пользовались путеводителем, написанным итальянским аристократом?» (Бонанно Пизано.)

Или: «Действительно ли у вас были родственники по фамилии Магарас?»

Или вопросы вроде: «Вы пишете: “Раньше приезжал в Москву: план – от. бать как минимум 10 человек”. А вам не совестно перед женой?» (Щас. Прямые и косвенные дополнения.)

Или: «Вы, циник! Перетрахали женщин всех национальностей? Вам не стыдно?!» (Донжуанский список.)

Или, о ужас: «Неужели первой вашей женщиной была ваша мама?» (В шесть лет. Прямые и косвенные дополнения.)

Как я уже писал выше, в иных моих книгах – много голосов. Реальных и придуманных. Сместить, запутать реальность было одной из задач автора.

Выдуманный персонаж, который переспал со своей мамулькой – «брат» пианистки из одноименного фильма Михаэля Ханеке по опять-таки одноименному роману Эльфриды Елинек.

Но читатель не унимается. Однажды позвонил некто из Бостона:

– Прочитал вашу книгу. Я – ваш поклонник. Потрясающее впечатление. Я так же, как и вы, фрейдист.

– ?

– Я тоже… ну… это… э-э-э… с мамой. Лучше женщины не знал и не знаю… Ах, это не вы? Придуманный персонаж? Понял. Знаю такой приемчик. Сам тоже говорю, что не я, а один человек…

Господа! Должен вас всех разочаровать и признаться: это «Рукописи, найденные в Сарагосе». По поводу прямой речи: лишь небольшая часть текстов, написанных от первого лица, – действительно я, мой голос.

Большинство – другие, выдуманные, голоса. Выдуманные истории, выдуманные стихи и вирши.

Для тех, кому этого мало, уточняю: мамульку не трахал и в гостинице с видом на Кремль не проживал.

Самолюбие автора тешит лишь убедительность его, то есть автора, пера. И что читатель, как невинное дитя, по-прежнему верит в Слово, в Логос. В Текст.

Помнится, Лермонтов писал в предисловии к «Герою нашего времени»: «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии <…> Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей».

Жанр последующих текстов можно было бы назвать экспериментальной лирикой.

Баллада

в брусяной избе седаше

стол поставаше

скатерть камками обиваше

соболя ложаше

ширинки раздаваше

свечи зажигаше

свахи набегаше

невесту одеваше

жених восхожаше

образа́м поклоняше

свадьбу играше

кад с пшеницей поставаше

перепечу рассыпаше

соль подаваше

гости восседаше

караваи-калачи едаше

мед пивной выпиваше

склянку бросаше

бросаши разбиваше

ногами топташе

головой киваше

сердцем растяше

волосы расчесаше

кику возлагаше

злату мису браше

хмелем посыпаше

молитву читаше

в мыльне умываше

в спальню идаше

óтроче зачинаше

саблю обнажаше

на коня взбираше

с ворогом воеваше

врага в полон взяше

на охоту отправляше

недóля начинаше

пищу не вкушаше

живот к смерти приближаше

детей благославляше

жена вопияше

крест целоваше

упавши умираше

Донжуанский список

Мама была, как булочка. Мягкая.

Отец крестьянин. Деспот.

Бил в детстве.

Теоремы Пифагора не знал, а долбил меня книжкой по лбу.

Подрос.

Возник свой круг.

Две пары джинсов.

Играл на гитаре.

Хотел успеха.

А он все орал: «Блатной!»

Огромный мужик был.

Умирал – ссохся.

Дело молодое.

Девчонка.

Посмотрел сзади. Посмотрел спереди. Поговорили. Всколыхнулось.

Захотел секса.

Стали встречаться.

Страсть, шестеренки, гармония.

Ведь нужно то, чего у тебя нет.

Дополняли.

Думал: можно положиться.

Думал: может бросить, но не предаст.

Думал: лучшая коммунистка Советского Союза, а не просто мыло.

Думал: не повесит лапшу на уши.

Но, как говорится, береженого Бог бережет.

И я контролировал. Не хотел попадать в мешок.

Чтоб засунула в параметр.

Не верю в «нам было хорошо всю жизнь».

Будешь смотреть на ее жопу и думать: «Два года назад была лучше».

Вдруг слышу: «Я беременна».

Получил повидло.

И понял, зачем им Василии нужны!

Используют козырь. В этом их сущность, естество.

Послал на хуй.

Мне только не забор.

Есть кефир, и хорошо. Нет капусты – по барабану.

Я цыганом катаюсь по миру.

Умру нищим в коробке.

Но свободным.

В восемнадцать женщина – деревяшка. Не созрела.

Тридцать-сорок – сок.

Прежде всего – запах.

Затем изучаешь сзади (не смотреть же сразу в рыло!)

И глазами не сталкиваешься. Не выдаешь себя.

Сверху. Снизу.

Дальше ноги. Не должны быть, как галифе.

Потом уж цвет глаз.

Болотный производит эффект.

Если шестеренки входят друг в друга – пропал.

Мужик ведь обезьяна: тресь, и все.

Примитивен: ему сто пятьдесят трусов не надо.

Вот они нас и пользуют.

Будь здоров как!

Мужчина – охотник. Добытчик.

Перепихнется – все равно вернется в семью.

Зачем ему нести в несколько скворечников?

А она в скворечнике сидит. Бережет очаг.

Но все, блядь, ищет очаг получше. Выбирает следующую жертву.

Денежный мешок, комфорт подавай.

Расчетлива. Проявляет сноровку.

Умеет маскироваться.

Вариант не для меня.

Но без них пресно.

С бабами мужик закаляется. Из повидла – в холодильник. Из холодильника – в повидло.

Добавляет адреналина.

1) Наших ни с кем не сравнишь.

Если настоящая: Рязань, Саратов, Кострома – кожа белая как мука. Безволосая. Атавизмов нет. Бабы – люкс. Труба.

Не червивые. И не кривят: если что, прямо в рыло скажут.

Правда, потом расходятся на сто килограмм.

Суперэгоистки. Это от третьего мира.

Тянут одеяло на себя.

В семье ревнивые.

Не умеют скрывать. Пользуются флиртом (в лоб, при муже), чтоб вносить напряженность.

Бульдозеры.

Одна сочинила песню про Есенина.

Вопит: «Серега, Серега…»

Слова красивые. Ничего не скажешь.

Но чего разоралась?! Ты тридцать лет в Америке кушала черную икорочку. Откуда драйву взяться?

Нету!

Надо образование повышать.

Отец говорил: «Не хочешь быть тупым – учись!

Или иди в фигурное катание».

Кстати, люблю смотреть на фигуристок: жду, когда треснется задницей.

2) Украинки: вроде как русские, но любят больше сало.

Они меня кормили.

Но не только ведь мороженое кушать или камни долбить: потурундел, пострелял из автомата, женщину захотел.

Энергия.

Иногда думаешь, ей было хорошо. Думаешь, любила.

А тут муж. Целуются.

Надо же, как в спорте: я – «Динамо», ты – «Спартак». Мы не любим «Локомотив». Мы «Локомотив» сплавляем.

Товарищеский